бы ни имел в виду изощренный французский президент, он явно поддерживал американскую политику в то время, когда язвительная подозрительность Тэтчер по отношению к немцам оттесняла Британию на второй план. Она была особым партнером Рейгана по отношениям с СССР, но по вопросам Европы и Германии Буш видел бóльшую ценность в тесных отношениях с Миттераном, а также с Колем.

В конце 1989 г. действия Буша и Бейкера все еще основывались на предположении, что Восточная Германия остается жизнеспособным государством, по крайней мере, на ближайшее будущее, и что перемены могут осуществляться сверху и постепенно союзными державами совместно с Колем. Даже если бы Тэтчер проявила непокорность, общего консенсуса, которого президент достиг с Горбачевым и Миттераном, было бы достаточно, чтобы принудить ее. Буш видел роль Америки в качестве ведущего партнера в том, что он позже назвал «осторожным танцем». В частности, он стремился избегать наступать на пятки Горбачеву. «Я знал, – писал он, – что если мы увидим прогресс в воссоединении, то нашей задачей будет работать с Москвой на равных в этом вопросе, чтобы показать Горбачеву, что мы, без сомнения, понимаем огромные проблемы, которые объединенная Германия может создать для Советского Союза»[598].

Хотя Буш еще не знал об этом, Горбачев постепенно начинал приходить в себя. 4 декабря 1989 г. – в тот же день, когда Буш обратился к своим союзникам по НАТО в Брюсселе, – Горбачев изложил свое мнение о саммите на Мальте лидерам стран Варшавского договора в Москве. Повторяя свой рефрен на саммите о взаимном сближении, он заявил, что Буш согласился с тем, что оба альянса должны служить основой стабильности и безопасности в Европе. Он также осудил вторжение 1968 г. в Чехословакию. А по немецкому вопросу он сказал следующее: Буш признал, что Британия и Франция разделяют советские опасения по поводу объединения Германии[599]. Более того, в связи с растущими националистическими волнениями в Грузии, Азербайджане и странах Балтии советский лидер стал подвергаться растущему давлению внутри страны за неспособность объединить блок, и это помогает объяснить его вспышки в адрес Геншера 5-го числа. Через четыре дня после этого, на заседании Центрального комитета КПСС несколько участников подвергли его критике за проведение внешней политики, не советуясь с партией. Горбачев даже потерял самообладание и пригрозил уйти в отставку. Потребовалось время, чтобы успокоить собрание, и в сложившихся обстоятельствах он решил не упоминать саммит на Мальте. Было ясно, что Горбачев не мог превратить успех за рубежом в поддержку внутри страны. Прекращение холодной войны, столь популярное на Западе, вызывало растущее негодование в самой Москве[600].

Его основная проблема заключалась в том, что он слабо контролировал события, особенно в Германии. К Новому году стало очевидно, что дни ГДР сочтены: экономика находилась в состоянии свободного падения, государство потеряло жизнеспособность, а Коль ускоренно вел дело к полному слиянию.

К тому моменту канцлер пересмотрел свою оценку вероятных сроков объединения, рассудив, что это может занять менее пяти лет или вообще всего два или три[601]. Его оптимизм основывался на новой уверенности в том, что Миттеран полностью согласен с этим. Вспышки беспокойства Коля в декабре по поводу поездок французского лидера в Киев и Восточный Берлин – не был ли франко-германский тандем секретно скомпрометирован какой-то зловещей франко-советской Антантой? – были рассеяны проведенным вместе днем 4 января на вилле Миттерана в Лаче, недалеко от Биаррица на побережье Атлантического океана. Прогулки по пляжу и разговоры помогли разрядить обстановку и, по мнению Коля, окончательно убедили Миттерана в том, что канцлер действительно серьезно относится к неразрывности Германии и Европы[602].

Это стало большим облегчением для Коля. Но он столь же серьезно воспринял то, как Миттеран продолжал говорить о Горбачеве – передавая ему свою озабоченность тем, чтобы «решение немецкой проблемы не закончилось русской трагедией». Растущий страх заключался в том, что, если Горбачев падет и к власти придет сторонник жесткой линии, все станет намного сложнее. Однако Миттеран развернул ситуацию, сказав Колю, что «судьба Горбачева больше зависит от вас», чем от того, что могут сделать сторонники жесткой линии. «И Горбачев это знает», – добавил Коль. Федеративная Республика и так уже была основным донором помощи Восточной Европе, потенциально являлась таковым и для СССР, учитывая финансовую сдержанность Буша, и, вероятно, именно ФРГ имела наибольшее влияние на предотвращение трансформации распада Восточной Германии в полномасштабный кризис в сердце Европы. Коль все яснее видел, что он пользуется реальными политическими рычагами влияния благодаря силе немецкой марки. Но после декабрьских вспышек гнева Горбачева он понял, что должен использовать эту власть разумно и без особой спешки[603].

У Коля больше не было никаких сомнений в том, что Восточная Германия совершенно разваливается. 11 января Модров объявил о плане возобновления деятельности Штази, хотя и в измененной форме, и вдобавок переименованной в Управление по защите конституции. Это было вопиющим нарушением ранее данных обещаний на переговорах за круглым столом по искоренению Штази. В ответ на то, что казалось контрреволюцией, в Восточном Берлине и других городах вспыхнули массовые забастовки и протесты. «Новый Форум» призвал к проведению 15-го числа демонстрации у центральной штаб-квартиры Штази, но это мероприятие полностью вышло из-под контроля организаторов, в результате чего протестующие ворвались в здание и разграбили его. Три недели спустя Совет министров учредил комитет для осуществления полного демонтажа всего аппарата внутренней безопасности. Штази была цементирующим элементом государства ГДР, как из-за страха, который она порождала, так и из-за рабочих мест, которые она предоставляла (занятость для почти 1,2% населения). После этого правительство Модрова утратило всякую легитимность. Несмотря на то что теперь он перенес выборы на 18 марта и выдвинул новый, наспех составленный план объединения Германии («Германия единое Отечество», ‘Deutschland einig Vaterland’), было очевидно, что его дни и дни его партии сочтены.

Действительно, только за январь ГДР потеряла еще 58 тыс. молодых граждан, при этом их поток не уменьшался; переименованная коммунистическая СЕПГ – ПДС потеряла около 1,6 млн из своих 2,3 млн членов партии; и вскоре Западный ХДС, как и все другие крупные западногерманские партии (СДПГ, СВДП и Зеленые), принялся финансировать и, следовательно, формировать избирательные кампании своих партий-дочек или объединенных списков в ГДР. Коль, Брандт и Геншер стали настоящими политическими иконами для многих восточных немцев. Когда в кулуарах Всемирного экономического форума в Давосе Модров снова попросил у Коля 15 млрд немецких марок, на этот раз просто для того, чтобы дожить до выборов, канцлер не только сказал «нет», но и прямо заявил, что единственным вариантом в будущем является скорый экономический союз, основанный на дойчмарке. Модрову ничего не оставалось, как согласиться[604].

Драматический поворот событий в Восточном Берлине неизбежно оказывал влияние на Москву. На встрече с