— Что именно?

— О моей маме, — ответила Эбигейл, — и причине ее смерти.

— Не возражаете, если я спрошу — как она умерла? — сказал Страйк, хотя он уже знал некоторые подробности.

— Давай на ты. Она утонула недалеко от пляжа Кромера. Она была эпилептиком. У нее случился припадок. Мы плыли наперегонки обратно к пляжу. Подплыв к берегу, я оглянулась и поняла, что победила в гонке, но… она исчезла.

— Мне жаль, — отозвался Страйк, — похоже, что тебя это очень травмировало. Сколько тебе было лет?

— Семь. Но этот чертов Кевин и его телефонный звонок... Он хотел, чтобы я сказала, будто мой отец утопил ее.

Эбигейл осушила свой бокал, а потом решительно сказала:

— Это неправда. Моего отца даже не было в воде, когда это произошло, он покупал мороженое. Он прибежал обратно, когда услышал мой крик. Он и еще один мужчина потащили маму обратно на песок. Папа попытался сделать ей массаж сердца, но было слишком поздно.

— Мне жаль, — повторил Страйк.

— Когда Пёрбрайт сказал, что папа убил ее... он словно лишал меня самого дорогого... Пожалуй, единственное, что меня всегда поддерживало, еще до фермы Чапмена, это мысль, что родители любят друг друга. Если у меня и этого нет, тогда все совсем дерьмово, понимаешь?

— Да, понимаю, — ответил Страйк, которому самому пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить хорошие воспоминания о собственной матери.

— Пёрбрайт все повторял: «Он убил ее, верно? Он сделал это, не так ли?» А я отвечала: «Нет, он, черт побери, этого не делал», и в итоге я послала его куда подальше и бросила трубку. Но это меня так потрясло. Он нашел меня и позвонил на работу, — сказала Эбигейл, сама, казалось, удивленная собственной реакцией. — После этого разговора я несколько дней чувствовала себя так паршиво.

— Неудивительно, — отозвался Страйк.

— Он сказал, что издатель отказался с ним работать. Похоже, он думал, что если я расскажу ему достаточно кровавых подробностей, он сможет еще с кем-нибудь договориться. Ты читал его книгу?

— Книги нет, — ответил Страйк.

— Что? — нахмурилась Эбигейл. — Он что, врал?

— Нет, его ноутбук был украден, предположительно его убийцей.

— Ах... да. Я слышала об этом, мне позвонила полиция после того, как его застрелили. Они нашли номер моей пожарной части при обыске его комнаты. Сначала я ничего не поняла. Я подумала, что он сам застрелился. По телефону это звучало странно. Непонятно. Потом я прочитала в газете, что он торговал наркотиками.

— Так думает полиция, — заметил Страйк.

— А где ими не торгуют? — сказала Эбигейл. — Единственное, что в ВГЦ правильно, так это запрет наркотиков. Я вытаскивала столько наркоманов из трущоб, которые они случайно поджигали, мне ли не знать.

Она огляделась по сторонам. Баз все еще стоял у стойки бара.

— Я возьму еще бокал, — сказал Страйк.

— О, здорово, — удивленно сказала она.

Когда Страйк вернулся с новым бокалом вина, она поблагодарила его и сказала:

— Так откуда же ты знаешь об этих обвинениях, которые он выдвинул в адрес церкви, если никакой книги нет?

— Пёрбрайт рассказал об этом в электронных письмах нашему клиенту. Не возражаешь, если я буду делать заметки?

— Нет, — сказала она, но слегка встревожилась, когда он достал свой блокнот.

— Я просто хочу прояснить одну вещь, — сказал Страйк. — Я верю, что смерть твоей матери была несчастным случаем. Я задаю вопросы только для того, чтобы убедиться, что ничего не упустил. Была ли твоя мать застрахована?

— Нет. После ее смерти мы сидели без денег. Она была единственной, у кого всегда была постоянная работа.

— Кем она работала?

— Кем возьмут. Работала в магазинах, где-то убиралась. Мы много переезжали.

— У твоих родителей было свое жилье?

— Нет, мы всегда снимали.

— А семьи твоих родителей не могли помочь финансово? — спросил Страйк, вспомнив о том, что Джонатан учился в престижной школе Харроу.

— Родители отца эмигрировали в Южную Африку. Он с ними не ладил. Наверное, потому что они отправили его в Харроу, но он оказался каким-то шулером. Я думаю, раньше он вытягивал из них деньги, но им это надоело.

— Он когда-нибудь работал?

— Не утруждал себя. Было несколько хитроумных схем о том, как быстро разбогатеть. Пытался выехать на своем безупречном произношении и обаянии. Помню, как обанкротился его бизнес, связанный с люксовыми автомобилями.

— А семья твоей матери?

— Она из рабочего класса. Без гроша денег. Моя мать была очень хорошенькой, но я думаю, что семья моего отца считала ее грубоватой — вероятно, это еще одна причина, по которой они не одобряли этот брак. Она была танцовщицей, когда они познакомились.

Прекрасно понимая, что слово «танцовщица» не обязательно подразумевает балетную труппу, Страйк предпочел не расспрашивать дальше.

— Как скоро после смерти матери отец отвез тебя на ферму Чапмена?

— Через пару месяцев, я думаю.

— Не знаешь, что заставило его переехать туда?

— Жизнь там недорогая. — Эбигейл отхлебнула еще вина. — И никто тебя не найдет. Прятался от долгов. И там были люди, которые привыкли, чтобы ими руководили… как это назвать, что там было в то время, на самом верху... вакуум власти… знаешь о них? О людях, которые были на ферме Чапмена до того, как появилась церковь?

— Да, — ответил Страйк, — знаю.

— Я узнала об этом только после того, как ушла оттуда. Когда мы приехали, там все еще жило несколько человек. Мой отец избавился от тех, кто был ему не нужен, но оставил людей, которые могли бы быть полезны.

— Он сразу же взял командование на себя?

— О да, — без улыбки сказала Эбигейл. — Будто он был бизнесменом или кем-то в этом роде... Это было слишком заурядно для него. Но он знал, как заставить людей захотеть что-то делать, и он был хорош в выявлении талантов. Он оставил жуткого старика, который говорил, что он врач, и семейную пару, которая знала, как управлять фермой. И еще был парень по имени Алекс Грейвс, которого мой отец оставил, потому что его семья была богатой. И Мазу, конечно, — презрительно сказала Эбигейл. — Он оставил ее. Полиция не должна была никому из них позволять оставаться там, — сердито добавила она, прежде чем сделать еще один большой глоток вина. — Это как рак. Надо удалить все, или он вернется. Иногда может стать еще хуже.

Она уже выпила большую часть своего второго бокала вина.

— Мазу — дочь Малкольма Краузера, — добавила