пролом. Во-первых, высаживаемся у обрыва. Тратим время на то, чтобы подогнать плоты чуть поближе. Воины спрыгивают в воду и тем самым пребывают не только в холоде, но и мочат свои шкуры, от чего те становятся тяжелыми, и это затрудняет манёвренность в бою.

Во-вторых, происходит построение у обрыва. Может строем и нужно атаковать, но тут, на чаше весов неожиданность и правильность атаки. Как мне кажется, неожиданность перевешивает.

Никогда не любил людей, которые в своем бездействии осуждают поступки других. Критикуешь? Сделай лучше! Пусть в данном случае не такая ситуация, мне не предоставляется возможность управлять боем, но… Я и есть бой! Я могу! Я не трус! Пусть видят мое безрассудство! Я уже мертв, а что мертво, умереть не может!

Накачка не так, чтобы помогла, но чуть поубавила страхи.

— Посланник! — кричал Рыкей и я не сразу понял, что это зовут меня. — Жрец!

— Что? — отозвался я.

Я все еще находился на катере, как, впрочем, и Никей со звездой Вара.

— Мы выступаем! Тебя ждут! — с недоумением в голосе сказал Никей и я, нехотя, спрыгнул в воду.

Следом спрыгнул воин со звезды Вара, отряженный в мои «салютоносцы». Как же все нелепо, не организованно!

— Почему мы не бьем врага? — спросил я у Никея.

— Даем время, чтобы воины-предатели изготовились! — спокойно отвечал наставник воинов.

Стою на асфальте я в лыжи обутый, то ли лыжи не едут, то ли я долбанутый. Зачем давать противнику изготовиться? Этот вопрос я и задал Никею, когда уже удалялся от катера. Полностью ответ не услышал, так как Никей пока оставался на катере, чтобы довести до противника, через громкоговоритель, наши требования. Но и те слова, что донеслись до моих ушей, заставили менее скептически относиться к решению о даровании времени противнику.

Морвага и его воинов вынуждали принять бой, а не прятаться в своих хижинах. Теперь он вынужден биться. И почему вынужден? Я не особо понял. Во всякого рода кодексы чести верится с трудом. Да, буси-до, или рыцарские правила, все это в той или иной степени было и, вероятно, даже в покинутом мной будущем имело место. Но чаще всего побеждает суровый рационализм. Если спрятаться за спины женщин, рационально, то многие так и поступят, к сожалению. Хотелось бы жить в мире, где правила войны соблюдаются неукоснительно.

Что? Я в таком мире? Нет, так как я уже готов направлять фейерверк. А это хитрость. И меня не останавливают, напротив, именно мне выпала весьма спорная честь начинать этот кровавый спектакль.

Как только я стал за стеной воинов и взял в руки коробку с пиротехникой из будущего, Рыкей махнул рукой, а его брат, Никей, стал вещать:

— Рыси! Это я говорю, Никей! Со мной мой брат Рыкей и многие воины. Отдайте головы предателей и не прольется кровь! Если вы не сделаете этого, то цветной огонь богов обрушится на вас и тогда станете на колени, — по театральному, эмоционально, говорил Никей.

Может организовать первый в мире театр? Греки, наверное, еще до того не додумались. А что? Никей в роли Отелло вполне сойдет. Молилась ли ты на ночь, гадюка-Мерсия?

Глупые мысли позволяли не думать о том, что меня сейчас могут убивать.

— Жрец идет первым направляет огонь богов, потом мы вступаем! — сказал Рыкей и великодушно уступил мне право первым сделать шаг в сторону возвышенности.

Мой «солютоносец» превратился в щитоносца и прикрыл нас обоих большим щитом из дерева, почти в человеческий рост. Я с удивлением посмотрел на парня. Маленький, но мощный! Такую тяжесть собрался нести, да еще в гору.

— Стойте! — голос с возвышенности остановил мое выдвижение.

Вдруг на лицах воинов промелькнула надежда, что требование выполнено и сейчас им сбросят головы предателей, тогда все и закончится, не начавшись, а воины окажутся в объятьях своих жен.

— Я Борн, глава рода! Призываю своих родичей прийти ко мне и стать со мной рядом! — тон отца Корна был надменным и даже издевательским.

Внутри построения началось шевеление. Воины смотрели друг на друга с недоверием. Двадцать восемь воинов, чуть ли не половина от всех бойцов, были из рода Борна. Еще восемнадцать остались в общине. И я даже не представлял, что может происходить в головах воинов. Сомнения и моральные терзания читались на лицах у всех, а не только родичей моего друга Корна.

— Вы же не нарушите клятву, данную мне перед богами? — усмехался Борн, который смело подошел с самому обрыву.

Одна стрела, или всего один выстрел из пистолета, или автомата и не будет говоруна. Но как тогда среагируют родичи Борна и Корна?

— Что есть клятва, данная тому, кто клятву преступил? — ни с того, ни сего, встрял я, даже не особо осознавая, что именно делаю, но уверенный в том, что поступаю правильно.

— Все клялись лексу Хлудвагу. Пришли те, кто клятву не нарушил к тем, кто предал лекса. И я, верховный жрец, говорю, что клятвоотступник, презревший слова, данные Богу единому, или богам ему подчиненным, враг для всех. Он род обесчестил! — вещал я и не останавливался.

Меня слушали. Удивительно, но никто не воспротивился, не возражал, даже когда я начал оскорблять главу рода, который все так же стоял. Он уже не был самоуверенны, а, ошеломленный, смотрел на меня.

— Уйди с дороги! Уведи своих воинов! И тогда будем решать, что с тобой делать. Я пошлю в тебя огонь, он не убьет тебя, но, если не отойдешь, то я пошлю другой, который сожжет тебя! — кричал я, а потом спокойно, как будто и нет никаких эмоций, тихо обратился к своему «солютоносцу». — На-ка подержи!

Последняя фраза была сказана на русском языке, после чего я сунул коробку с фейерверками в руки воину. Меня не поняли, но ношу приняли. Я быстро подошел к Корну, который стоял, словно изваяние.

— Я не стану убивать твоего отца, но напугаю его. Не предай сам, будь достойным. На тебя взирает Господь! — сказал я, перекрестился и пошел наверх.

Было ли страшно? Да! И очень. Я шел, а ноги подкашивались, в голове роились множество мыслей, но я не давал им освоиться в мозгу, так как предполагал, что сейчас любая здравая мысль станет вопить, чтобы я ушел нахрен отсюда, не вмешивался, не подставлялся. Нет, я уже вмешался.

Перехватив «римскую свечу», уже взбираясь на склон, поджег «божественные стрелы».