Я видела, что Капо кипел от злости. Когда он сказал, что не делится, он имел в виду именно это. Я знала, что Капо пытается дать мне то, что я хотела, людей, которых я считала своей семьей, но то, что произошло в доме Харрисона, было невозможно исправить. И я не упустила напряженного взгляда, который Капо бросил на маму Кили.

Когда она сделала замечание о том, насколько он близок к своей семье, Капо выдал ей определение семьи, а затем добавил в конце: — Это люди, которые рядом с тобой всецело, а не только по зову крови. Если они ни то, ни другое, они ничего не значат.

У меня возникло ощущение, что Капо говорит маме Кили, что она ничего не значит. Каковы бы ни были его проблемы с ней, я надеялась, что это не встанет между Кили и мной. С Харрисоном уже назревала проблема.

После того как дядя Тито вмешался в разговор Капо, я наблюдала, как Джиджи воспользовалась возможностью потанцевать с ним. Она подходила ему. Шелковистые черные волосы. Острые как бритва черты лица. Кошачьи глаза. Она была невысокой, но стройной, с изгибами во всех нужных местах. Ее губы обычно были покрыты сиренево-красной помадой. Когда Капо поймал мой взгляд, я отвернулась и вернулась к танцу с дядей Тито.

Я решила не забивать свою голову мыслями о ней. Капо женился на мне. У нас было соглашение, и независимо от того, сколько истории существовало между ними, потому что я могла точно сказать, что она была, мы договорились, что будем единственными друг у друга.

Но почему меня трогает то, что она так близко к нему? Что он может подумать, что она красивее меня?

Скарлетт спасла меня от этих безумных мыслей. Быстрая песня сменила ту, под которую мы танцевали, и она потянула меня дальше на танцпол. Окруженные всеми женщинами с девичника, мы держали ритм.

Моя кожа была скользкой от пота, щеки горели от напряжения, и впервые в жизни я была благодарна за боль в ногах. Я танцевала так много, что своды стопы просто убивали меня.

Капо отвел меня в сторону, усадил на скамейку в беседке, увитой виноградом, и сел рядом. Он снял с меня каблуки, поставил их на землю и начал массировать ступни. Я закрыла глаза, издавая неприличные звуки, но это было так приятно, что мне было все равно. От его прикосновения боль, казалось, таяла.

— Приятно иметь друга, — сказала я с улыбкой, — у которого такие опытные руки.

— Опытные руки, а? — Я не видела точно, но понимала, что Капо ухмыляется. — Приятно иметь друга, — сказал он и нажал еще сильнее, заставив меня тихо застонать, — который реагирует так же, как ты, когда я прикасаюсь к тебе.

— Друзья не должны заставлять друзей издавать неловкие звуки. — Затем я взорвалась смехом над своей неудачной попыткой пошутить.

Секундой позже смех испарился, когда Капо наклонился вперед, взял меня за затылок и прижался губами к моим. Мои руки медленно пробежали по его груди, к плечам, и я попыталась притянуть его еще ближе.

Я изголодалась по чему-то, что управляло мной.

Язык Капо переплетался с моим, сначала медленно и мягко, но, когда я открылась ему, он стал грубым, требовательным, наш поцелуй походил на битву губ и языков. Мое влечение к нему превращалось в средство моего полного уничтожения. Когда Капо поцеловал меня, я потеряла всякое ощущение себя и каким-то образом растворилась в нем. Ничто, ни черта не имело значения.

Скарлетт как-то сказала нам на девичнике, что в древние времена люди верили, что когда целуешься, то теряешь душу. Может она выразилась как-то по-другому, но суть была именно такая.

Чем больше Капо целовал меня, тем больше я теряла жизненно важную часть себя.

Однажды я была готова обменять почку на кусок бифштекса. Я была готова обменять что-то, что помогало моему телу нормально функционировать, на что-то, что питало бы мою потребность в жизни.

Разве это не нормально - потерять жизненно важную часть себя из-за мужчины, которого я имею честь назвать своим мужем?

Я сжала в кулаках его рубашку, не желая помять или порвать ее. Я хотела, чтобы руки Капо были на моем теле, его губы на моих губах, как если бы мой муж давал мне воздух, которым я дышала.

Я даю ему то, без чего не могу жить. Он дает мне то, без чего не может жить.

Я хотела его. Я хотела его. Я хотела его. Я хотела больше... его… этого.

Разве это не нормально - обменивать что-то, что помогает моему телу нормально функционировать, как мое сердце, на что-то, что удовлетворит мою потребность в близости?

Капо прервал поцелуй, и мне потребовалась минута, чтобы понять, что мы отстранились друг от друга, что я снова возвращаюсь в реальность.

Был он. И была я. Раздельно.

Я держала глаза закрытыми, прижав ладони к губам, требуя, чтобы мои чувства остались при мне.

Потеря.

Одно простое слово развернуло новый виток в моем сердце, и меня охватил страх. Я не могла открыть глаза, чтобы посмотреть чувству в лицо, открыть рот и сказать ему, чтобы оно проваливало восвояси, потому что я была против потерять то, что я только что испытала. Я хотела насладиться им.

Где-то вдалеке прогремел взрыв, и я чуть не выпрыгнула из кожи - меня заметно передернуло.

— Открой глаза, Марипоса, — сказал Капо.

Я так и сделала. Фейерверк взорвался над нашими головами, осветив небо самыми красивыми цветами. Сотни людей столпились вместе, устремив глаза к небу, наслаждаясь ночным шоу.

Капо взял меня за подбородок и заставил посмотреть на себя.

— Твое платье. Все твои с таким трудом заработанные линии выставлены на всеобщее обозрение, Марипоса. Твои крылья сделаны из шелка.

— Ты заметил, — сказала я.

Капо сказал мне, что я потрясающе говорю по-итальянски по дороге на прием, но не прокомментировал ни одной линии, ни то, что они значат для нас.

— Теперь я осторожен со словами, хотя и использую все слова. — Он ухмыльнулся: — Время и место.

— Ты привел меня сюда, чтобы рассказать, — улыбнулась я.

— Наедине, — сказал он.

Я улыбнулась еще шире.

— У тебя есть персональная шутка.

— Я бы никогда не назвал это платье шуткой. — Палец Капо проследил линию вверх по моей руке. Материал там был прозрачным, но линии были такими