значительно большим количеством персон, чем подполковник Накаяма, а потому представлял русским не только Ватануки и Эцуко, но время от времени и военного атташе, мало известного в московском бомонде. Все трое японских мужчин, раскланиваясь с иностранными дипломатами и советскими чиновниками, особое внимание обращали на последних, пытаясь понять, какого уровня руководители советского государства присутствуют на приеме. Вывод оказался парадоксален: иностранная часть собрания, в которую вошли представители крупнейших стран и огромное количество журналистов, выглядела значительно более внушительно, чем хозяева вечера. Среди прибывших в особняк на Грузинской Курихара смог пофамильно назвать лишь несколько советских бонз – не самых крупных фигур. При посредничестве известного своей предупредительностью по отношению к сотрудникам дипкорпуса бывшего барона, а ныне совслужащего Бориса Штрейгера, он познакомил Ватануки и Накаяму с крайне неприятным в общении напыщенным человеком в отвратительном мешковатом костюме, – главным редактором главной советской партийной газеты «Правда» Львом Мехлисом. Мехлис, с зализанными назад черными волосами, прищуренными глазками и большим носом, выкатил грудь колесом и строго посмотрел на японцев, а Накаяме пожал руку с такой силой, как будто пытался вызвать его на поединок прямо здесь и сейчас.

Сам подполковник, наоборот, долго не отпускал руку ставшего только недавно кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б) одного из главных героев борьбы с японскими захватчиками на Дальнем Востоке Павла Постышева. Сам Постышев при этом неотрывно смотрел на Ватануки, а тот на него. Когда Курихара представил их, Постышев очень тихо спросил:

– Мы не могли встречаться с господином Ватануки раньше?

Курихара перевел вопрос, Ватануки широко улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Нет, я впервые в Советской России.

– И на Дальнем Востоке не приходилось бывать? В Дальневосточной республике?

Ватануки улыбнулся еще более широко и снова покачал головой.

– Жаль, – улыбнулся в ответ Постышев, – очень уж господин Ватануки напомнил мне одного давнего японского знакомого. А уж если представить вас в военной форме, то и вовсе…

– Нет, нет, это просто физиогномический парадокс, – засуетился Курихара и поскорее отвел Ватануки от опасного дальневосточника, тем более что к ним приближался уже, пожалуй, самый титулованный из хозяев приема – член ЦК, старый большевик, теоретик социализма, друг Ленина и Горького, считавшийся неформальным покровителем советской интеллигенции, но сам теперь находящийся в опале, главный редактор газеты «Известия» Николай Бухарин. Курихара начал шептать было его имя на ухо Ватануки, но тот и сам уже узнал большевистского лидера по портретам, в том числе по сохранившимся в памяти Ватануки давнишним полицейским ориентировкам, когда ему довелось своими глазами наблюдать арест возвращавшегося из Америки в Россию большевистского агитатора в порту Иокогамы в апреле 1917 года. Но тогда Ватануки всего лишь стоял в негласном оцеплении, не светился и числился в резерве переводчиков, а потому повторения неприятной ситуации с узнаванием можно было не опасаться.

Бухарин покорял гостей своим обаянием. Не ожидая перевода Курихары, он заговорил с японцами на французском, которым все они в равной степени неплохо владели, а Эцуко поцеловал руку и сделал куртуазнейший комплимент, после чего поздоровался за руку, обнялся и троекратно расцеловался с Постышевым. Похоже, что именно эти два человека должны были стать главными персонами начинающегося вечера. К ним тут же приблизился прекрасно одетый мужчина в темно-коричневом костюме, до зеркального блеска начищенных туфлях, ведущий за руку девочку лет десяти.

– Александр Аросев, глава ВОКСа, считается любимчиком Сталина, – шепнул Курихара на ухо Ватануки. Тот удивленно поднял брови. Уточнил:

– Почему с девочкой?

– Не знаю, – растерянно пожал плечами Ватануки. Но «любимчик Сталина» уже сам спешил ответить на этот вопрос.

Продолжая держать ребенка за руку, он подошел к Постышеву и Бухарину, ищуще посмотрел в зал и приветливо улыбнулся, обводя взглядом всех присутствующих. Нахмурив брови, сзади к нему неспешным шагом приблизился Мехлис. Шум в зале стал стихать, а вокруг советских чиновников образовалась пустота. Дождавшись, пока окончательно наступит тишина, Бухарин начал говорить, останавливаясь после каждой фразы, чтобы дать возможность переводчикам успеть нашептать в уши своим патронам его речь:

– Уважаемые дамы и господа! Товарищи! Мы пригласили вас сегодня сюда, в дом Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, то есть с вами, – Бухарин коротко хохотнул, – по несколько необычному поводу. Вы знаете, что наша страна, – тут соратник Ленина стал вдруг очень серьезен, – развивается невиданными темпами. И речь идет не только о промышленности, о производстве, не только о сельском хозяйстве, но и о культуре, о духовной жизни наших трудящихся.

Бухарин остановился, набрал воздуха и посмотрел на Мехлиса. Тот, полностью соглашаясь со словами о духовном росте советских граждан, кивнул, и Николай Иванович продолжил:

– Вы знаете, дамы и господа, что приближающиеся в Европе праздники – Рождество и Новый год, уже давно не принято отмечать в нашей стране. Новый год, пришедший к нам когда-то, во времена царя Петра Великого, из Германии был отменен как праздник церковниками еще в царские же времена, во времена войны с Германской империей, в 1916 году. Что же касается Рождества, то около десяти лет назад мы окончательно и бесповоротно – повторяю: бесповоротно! – перестали праздновать и его! Но! Партия, правительство, наш дорогой и любимый вождь – Иосиф Виссарионович Сталин всегда учат нас быть внимательными чуткими к нуждам и чаяниям трудящихся и уметь быть критичными по отношению к себе. И в какой-то момент мы спросили себя: а так ли уж хорошо, что у нас нет Нового года?

Зал, дождавшись окончания перевода, зашумел и пришел в движение. Прокатилась по рядам волна кивков понимания, поднятых плеч изумления, слышно было, как несколько человек сдержанно, но явно саркастически засмеялись. Когда волна эта схлынула, слово взял Лев Мехлис:

– Уважаемые представители дипломатического корпуса и, особо обращаю внимание, иностранных журналистов. Прошу вас информацию, которую сейчас вам сообщу, принять, осмыслить, но не предавать гласности до 28 декабря. Повторяю: эмбарго до 28 декабря этого года!

Зал замер. Мехлис продолжил:

– Дело в том, что в нашу газету пришло письмо от видного члена партии, всем нам хорошо известного и всеми уважаемого товарища, о том, что хорошо бы изменить взгляды на традицию встречи Нового года. Письмо это будет опубликовано в полном объеме без всяких там сокращений и цензуры, которая, как известно, свойственна капиталистическому, а не нашему, социалистическому, обществу, и не свойственна коммунистической печати.

В зале опять зашумели, но Мехлис не останавливался:

– Мы в очередной раз проявляем большевистскую открытость и надеемся на ваше понимание. Сегодня мы пригласили автора