— Я пошутила, — произнесла она наконец, насладившись моим бешенством. — Успокойтесь. Я пришла за другим. Я написала вам когда-то сто пять писем, которых вы, как мне известно, не читали. Я пришла попросить их обратно. Это и есть подарок.

Через несколько минут я вручил ей пачку нераспечатанных записок и писем. Она начала считать их аккуратно, как деньги в Севастополе. Потом улыбнулась.

— Я вижу, что вы действительно сделаны из дуба. Даже первые письма не надорваны. Я не знала, что такие мужчины бывают на свете. Ведь мы ни разу не говорили с вами с той субботы. Впрочем, это показывает, что вы любили меня.

Она ушла, чувствуя себя победительницей. Действительно, реплики мои были не слишком резки и убедительны. Я больше молчал. Может быть, мне следовало бы быть с ней немного любезней. Теперь я не сержусь на нее, как прежде, и полковник в Париже. Может быть, я даже сумел бы заставить ее отказаться от брака. Но, право, я слишком занят для того, чтобы начинать всю эту безумную историю с начала.

10 января. Сегодня прошел месяц с тех пор, как Долгорукий был у меня в последний раз. Я решил навестить его. Мне интересно было узнать, работает ли он в доках.

Квартира князя, после отъезда жены, приняла нежилой вид. Юлия Аркадьевна увезла с собой рояль и еще кое-какие вещи. Пол, видимо, давно не подметался, и о кресла можно было запачкаться. Долгорукий принял меня смущенно, он был одет в рабочий костюм, и руки его были грязные. Но вино у него нашлось. Князь выпил сравнительно немного и вдруг заплакал.

— Боже мой, — заговорил он сквозь слезы. — Если бы вы знали, Кент, как тяжело быть настоящим рабочим. Муки столпника — это детский лепет по сравнению с тем, что я переживаю. Ведь я не успеваю отдохнуть за ночь. У меня болят руки и ноги, и я не вижу, как проходят дни. Мне даже не хочется слушать радио…

Он плакал, тихонько ударяясь головой о край стола. Чтобы успокоить его, я сказал:

— Перестаньте плакать, Долгорукий. Ведь вас никто не гнал в доки. Хотите, я дам вам в долг двадцать фунтов? А там видно будет.

— Нет, нет, — отвечал он. — Я не уйду с работы. Я пересилю себя. Я привыкну. Мне с каждым днем делается все легче и легче.

Понемногу он успокоился, но пить больше не стал: ему надо рано идти на работу. Я перевел разговор на другую тему:

— Ну, а как ваш развод?

Он махнул рукой:

— Боюсь, что из этого ничего не выйдет. Полковник поехал в Париж к Воронову омолаживаться за счет шимпанзе. А тут мне говорили, что английский суд не находит для себя возможным расторгнуть брак, совершенный по православному обряду. Полковник хоть и омолодится, но останется на бобах. Единственный выход из положения — это развестись в России. Там это можно сделать в отсутствие противной стороны в один день. Но Юлия не хочет ехать в Россию, а я не могу. Хотя, вообще говоря, мне бы хотелось побывать в Петербурге. Ведь вы знаете, Кент, теперь, когда я влез в шкуру рабочего, я начинаю понимать многое, чего раньше не понимал. Всю жизнь работать в доках — это ужас. Верить в революцию, в захват власти, в торжество рабочей братии — это штука! Теперь я вижу иногда во сне, что в Лондоне революция на манер нашей Октябрьской. Вы думаете — я борюсь с ней? Ничего похожего. Я бегу впереди.

Разговаривать на эту тему дальше я не захотел и простился с князем. Он пожал мне руку и спросил:

— А когда ваш доклад в секретной комиссии?

— 8 февраля.

— Я обязательно приду к вам вечером. Меня очень интересует, как вы сумеете защитить ваши положения.

Я поблагодарил его. В нем осталось еще очень много симпатичного, хотя с каждым днем он все дальше отходит от меня.

ДОКЛАД В СЕКРЕТНОЙ КОМИССИИ

8 февраля. Сегодня, наконец, я сделал доклад в комиссии по обороне Англии. Я вложил весь свой пафос в доказательство положения, что мы должны найти повод для войны с Америкой в течение ближайших трех лет.

Генералы и адмиралы, с бесконечными гирляндами орденских ленточек и с золотом на рукавах, слушали меня молча, немного презрительно. Но я заметил, что за этим презрением сквозили интерес и испуг. Может быть, никогда раньше в этой комиссии не были высказаны в такой категорической форме мысли, которые не могут не смущать каждого думающего англичанина. Мысли, о которых стараются не говорить.

В общем мой доклад длился недолго. Мои тезисы были сформулированы заранее и розданы присутствующим под расписку. Я добавил только то, чего не мог доверить даже бумаге. Возражать мне пожелали почти все члены комиссии.

Никто из возражавших ни словом не коснулся намеченного плана кампании. Прения повернулись как раз в ту сторону, куда я хотел. Члены комиссии решительно отказывались верить в необходимость близкой войны с Америкой, а некоторые отрицали даже ее возможность. Люди говорили с жаром и приводили множество доказательств. Но для меня ясно было, что все эти старики стараются только успокоить друг друга.

— Мир изошел бы кровью и одичал бы, если б мы сцепились с Америкой, — резюмировал свои возражения умный полковник Фультон, занимающийся военной химией. — Это была бы гибель для всей англосаксонской расы.

— Попробуем поспать еще несколько лет, — говорил старый адмирал с ярко-красным лицом и невероятно белыми баками. — Пусть наши дипломаты балансируют. Мы не должны начинать. Нельзя заглядывать в будущее. Представьте себе, что в Штатах случится землетрясение, подобное японскому. Или революция по образу русской. Это изменит положение вещей, и опасность войны рассосется.

— Нет, нет, нет, не надо даже говорить о войне! — кричали остальные. — Мы готовы к обороне, да. Но к нападению — нет.

— Да, я забыл сказать, — заявил вне очереди старый генерал с ватными баками. — Помните евангельское изречение: "Поднявший меч от меча и погибнет". Это сущая правда, и наше дело не забывать этого правила.

Мне были смешны все эти ссылки на землетрясение, революцию, Священное Писание. Я считал, что доводы эти годились лишь для провинциальных старух, а не для военного совещания. Председательствующий понял это и поставил вопрос в должную плоскость: он констатировал, что Америка растет быстрее Англии, и параллельно с этим американский империализм приобретает все более угрожающие формы. Закрывать глаза на будущее нельзя.

— Не будем пока касаться возможности или невозможности войны, — сказал он. — Обсудим план по существу.

Вслед за этим было