М а т ь. Ты в самом деле снова возьмешь поросенка?

Б а б у ш к а. Уже сговорено.

М а т ь. Стоит ли. Столько хлопот.

Б а б у ш к а. Ничего, ничего. Никому никакого вреда, одна польза… Когда уж не смогу — брошу, привыкла ведь за все эти годы.

М а т ь (снова обращаясь к сборнику стихов). Какие тебе еще почитать?

Б а б у ш к а. Выбери наугад. Мне все нравятся.

М а т ь (выбирает и читает).

«Поезд отходит.

Вновь поезд отходит.

Пустеет перрон.

Я стою.

Ах, мне очутиться бы

                                в дальнем-предальнем

                                                                   краю,

Уехать да так,

                      чтоб дороги назад не нашла!

Пусть мед вересковый

                                  тебе лишь

                                                  приносит пчела,

Пусть угли свои рассыпает над морем закат…

Не ждать бы тебя!

Не вернуться б назад!»

Входит  Н е в е с т к а.

Мать прерывает чтение, смотрит на нее.

Н е в е с т к а. Опять спит…

М а т ь (смотрит на Сына на раскладушке). Сначала стихи слушал. Я даже не заметила, как он уснул.

Н е в е с т к а. А раньше, до нашей женитьбы, он тоже столько спал?

М а т ь. Как тебе сказать… Он из тех людей, что в работе себя не щадят, да уж зато любят и поесть хорошо и основательно выспаться…

Н е в е с т к а. Да… (Уходит.)

Б а б у ш к а. Нет у них настоящего соответствия, я вчера заметила, слишком разные.

М а т ь. Слишком одинаковые еще больше грызутся.

Б а б у ш к а. Я уже всяко передумала, как у нее с Айваром так расстроилось. В школьные годы всегда вместе держались.

М а т ь. Не знаю, я ведь тебе тогда уже сказала. Айвар такой скрытный, весь в себе, а выпытывать я не хотела, не умела.

Б а б у ш к а. Некоторые думали, что Айвара тетушка отговорила…

М а т ь. Неправда, тетушка вовсе была поражена. Потом только рассудила и всем говорила, что болезненные переживания сделают мальчика сильнее, глубже и что-то там еще в этом роде…

В дверь стучат.

Пожалуйста, пожалуйста!

Входит  Д е з и я, уже не в лыжном костюме, а в светлом весеннем пальто, в резиновых полусапожках. В руке — завернутый в бумагу сверток.

Б а б у ш к а. Ну и чудеса, пациентик!

Д е з и я. Добрый день.

М а т ь. Вчера убежала, до свиданья не сказав…

Д е з и я. Потому так и торопилась сегодня вернуться… (Развязывает и развертывает гобелен.) Это вам вместо спасибо от меня и от мамы.

М а т ь. Ну разве это было необходимо?

Д е з и я. Но мне очень хотелось…

М а т ь. Спасибо, только…

Д е з и я. Пожалуйста! Возьмите…

Мать берет, рассматривает, показывает Бабушке.

Б а б у ш к а. Настоящее произведение искусства…

М а т ь. Нечто, я бы сказала, невиданное… (Вешает его на крючок на шкаф.)

Б а б у ш к а. Как их делают, ткут или вяжут, или как?

Стук в дверь.

М а т ь. Войдите!

Д е з и я заходит за печку.

Входят  В е л т а  с глиняной мисочкой, Р и т а  и  Р а й в и с.

В е л т а. Добрый день!

М а т ь. Добрый день, добрый день.

В е л т а. Мама благодарит и посылает серый горох{101}, крупный получился, мягкий! (Ставит мисочку на сундук.)

Б а б у ш к а. Спасибо, детка, пригодится.

М а т ь. Не знаю, что здесь сегодня происходит. Разве за все нужно тут же давать что-то взамен и платить, как в магазине? Глядите-ка! (Показывает на гобелен.)

В е л т а. Как это здесь очутилось? (Оглядывается и замечает Дезию.)

Рита и Райвис тоже оглядываются.

Все трое вглядываются в Дезию.

Д е з и я, слегка пожав плечами, покидает комнату.

Р и т а. Я падаю…

Р а й в и с. Не ушибись!

В е л т а. Когда она приехала?

М а т ь. Только что вошла с этим… даже не знаю, как называется.

В е л т а. Гобелен Дезиной мамы «Лайма»{102} с персональной выставки в салоне. Ее самая красивая работа, которой вся Рига восхищалась, и, наверное, самая дорогая, потому что никто ее так и не купил.

Б а б у ш к а. Бог мой, надо отдать, пусть везет обратно.

В е л т а. Что вы, бабушка!

Р и т а. Дареное!

Б а б у ш к а. Пусть хотя бы в лиелвардском доме хранится, иначе мне конец рядом с такой ценностью… Красиво, даже слишком, но…

Р а й в и с. Разве Дезия собирается жить у вас?

М а т ь. Дезия?

Б а б у ш к а. Ничего подобного она не говорила.

Р а й в и с. Она не без умысла приехала и привезла. За всем, что делает Дезия, есть расчет.

М а т ь. Ну, ну, ну.

Р а й в и с. Теперь я ее знаю… Ладно, это дело Дезии. Я, если не возражаете, загляну к тетушке.

Б а б у ш к а. Пожалуйста.

М а т ь. Я только посмотрю, как там.

Б а б у ш к а. С утра уже готовится, Айвара ждет.

М а т ь. Ничего, ничего. Задержитесь немного. (Уходит.)

Бабушка находит очки, надевает, рассматривает гобелен.

В е л т а (Райвису, тихо). С чего ты вообразил, что Дезия могла бы жить на «Воронятах»?

Р и т а. Теперь, в середине семестра!

Р а й в и с. Вместо семестра у нее в голове тип, который вчера заколол свинью, а сегодня, как дикарь, рычал в телефонную трубку и перебудил весь дом.

Р и т а. Да уж, действительно, должна сказать.

В е л т а (отворачивается и подходит к гобелену). Бабушка, вам нравится?

Б а б у ш к а. Мама вашей подружки, должно быть, большая художница. Прямо в комнате засияло от этой яркости и красоты.

Р а й в и с. С искусством, да еще с большим, у этого коврика примерно столько же общего, сколько у этих милых стишков с поэзией.

Б а б у ш к а. Ах… вам не нравится?

Р а й в и с. Мне?

Возвращается  М а т ь.

М а т ь. Отлежалась… Сказала, что немного погодя сама сюда придет, просила извинить и обождать.

Р а й в и с. Я подожду.

Б а б у ш к а. Пареньку, вишь, не нравятся стихи Арии Элксне.

М а т ь. Вот как?

Б а б у ш к а. Так можно было понять.

М а т ь. А у нас всем очень нравятся, читаем и перечитываем. И Ояра Вациетиса и Иманта Зиедониса читаем, они вам, может, ближе, но они…

Р а й в и с. Ну что они, их теперь тоже стали по текстам для песенок растаскивать да декламировать по всяким поводам, проводам, крестинам, именинам…

М а т ь. Разве это плохо, что декламируют?

Б а б у ш к а. Что народ любит!

Р а й в и с. С настоящей поэзией так никогда не поступают.

М а т ь. А какая же это настоящая, по вашему мнению?

Р а й в и с. Та, которую большинство не понимает и осмеивает.

М а т ь. Почему осмеивает?

Р а й в и с. Внешне якобы потому, что там нет знаков препинания, строка начинается с маленькой буквы и тому подобное, в каждом случае по-своему, а на деле из-за собственной ограниченности и мелкости, потому что настоящая поэзия не льстит никому.

М а т ь. А для кого ж она пишется?

Р а й в и с. Для того, кто смотрит глубже и видит дальше.

М а т ь. Для того?

Р а й в и с. Да.

Б а б у ш к а. Были и раньше в Латвии прославленные поэты, Карлис Скалбе{103} и… и другие, в школе их учили, а девчонки друг дружке в альбомы писали, из Аспазии{104}, из Вилиса Плудона{105}, но на том дело и заканчивалось, теперь же деревенские старухи — в семьдесят лет — звонят в книжный магазин, нет ли новых сборников, про которые по