Я н и с. Тетя, тебе… Ты плачешь?

М а т ь. Нет, просто так… Нельзя сказать, Янис, чтобы в пекарне у меня была легкая работа, и все-таки никогда так не устаешь, как здесь, за этот длинный день… Посмотри, тетушка накрыла…

Я н и с. Неплохо. Как она сейчас?

М а т ь. Наверно, до утра не дотянет. Не знаю, как я буду жить без тетушки. Мы все простые люди, много ли мы в жизни повидали, а тетушка… Ты ведь понимаешь.

Я н и с. Да.

М а т ь. Бывает, в трудную минуту она даже не скажет ничего, а только посмотрит…

Я н и с. Знаю.

М а т ь. Надо в Авиационный институт Айвару позвонить, Айвар ведь ее любимцем был… Оба солдата, наверно, сюда не попадут — кто их в такую даль отпустит, из Мурманска, а младший, из Эргли, тот приедет…

За стеной кто-то запевает, это популярная здесь песня. Мать протягивает руку и одну за другой гасит три свечи, и к потолку поднимаются три тонких струйки дыма.

Тебе эта девочка нравится?

Я н и с. Да ничего.

М а т ь. Целовались?

Я н и с. Нет.

М а т ь. Ну, ну, совершенно правильно. Было ли, не было, мужчина на такой вопрос может ответить только так, как ты ответил. (Встает.) Пошли к столу, Янис.

Я н и с. Не возражаю, тетя.

Оба идут к двери.

Песня звучит сильно, сочно, по-крестьянски. Звучит она какое-то время и тогда, когда в комнате никого нет — как в начале.

«Чем же ты, Анниня, нехороша,

                                 боже мой,

Дом у тебя — краше нет на селе,

                                 боже мой,

Все, что годами скопить я сумела,

Все отдала бы, не пожалела,

Только бы он предложение сделал,

                                      боже мой!»{99}

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Там же на следующий день, в воскресенье.

Б а б у ш к а, отдыхая после утренней работы, прилегла на кровать.

М а т ь  сидит в кресле и читает ей вслух стихи Арии Элксне{100}.

На раскладушке, одетый, поверх одеяла уснул  С ы н. Он снял только пиджак, который висит на спинке рядом стоящего стула.

М а т ь (без так называемого «выражения», серьезно и торжественно).

«Бугрист и плотен яблоневый ствол,

Сильны ее раскидистые ветви,

И корни глубоки,

                          чтоб чистым, светлым

До сердца

                сок земли

                                по ним дошел.

У яблони есть сердце!

Без него

Как за скупой суглинок зацепиться,

Ведь может и не дать он ничего,

И нежных листьев яблоня лишится?

У яблони есть сердце.

Без него

Давно бы ветер напрочь вырвал корни,

И почки были бы ее покорны

Весенним заморозкам…

Ничего

Без сердца не сумела бы нам дать.

Еще весной, неся цветенья ношу,

Она уже успела бы устать.

И никогда бы нам не увидать

Ее плодов по осени погожей.

У яблони есть сердце!»[22]

Б а б у ш к а. Будь у меня такая память, как в молодости, я бы все стихи Арии Элксне наизусть выучила.

М а т ь. Когда я читала, у меня перед глазами была твоя грушевая яблонька, с которой я здороваюсь, как с человеком.

Б а б у ш к а. Поэтесса, конечно, шире понимала.

М а т ь. Конечно, но все же.

Б а б у ш к а. Почитай еще то, про… называется «Весь век свой», на тридцать пятой странице.

Мать ищет.

Буквы мелкие, и так медленно идет даже в очках, поэтому я люблю, когда ты мне вслух читаешь.

М а т ь (читает).

«Весь век свой.

Когда бы смерть меня вдруг одолела,

Сказала бы: «Признайся мне скорей,

Чем ты жила?» Я отвечала б ей:

Любила я, любила, как умела.

С тех пор как в памяти зашелестела

Ель на морском песчаном берегу,

Жить без любви не мыслю, не могу.

Любила я, любила, как умела.

Черемухе я каюсь снежно-белой:

Одной всегда мне было нелегко,

До берега покоя далеко.

Любила я, любила, как умела.

Не смерти, жизни я признаюсь смело:

Нет дел великих у судьбы моей,

Нет подвигов, но до последних дней

Любила я, любила, как умела».

Входит  О т е ц.

О т е ц. Опять стишки?

Б а б у ш к а. Тебе, зять, не мешало бы когда-нибудь послушать.

О т е ц. Я больше уважаю прозу.

М а т ь. Знаем, знаем.

О т е ц. На дворе настоящая весенняя слякоть, добраться до станции проблема.

Б а б у ш к а. Сделаете крюк через «Горных драконов» — и по шоссе. Янис, наверно, тоже так пошел, а не через озеро.

М а т ь. Не пора ли ему уже вернуться?

Б а б у ш к а. Междугородного иногда довольно долго ждать.

О т е ц. У меня на Яниса зуб.

Б а б у ш к а. Вот еще! На Яниса.

О т е ц. Как он вчера на меня напал.

М а т ь. Напал, ну уж… Сказал пару слов.

Б а б у ш к а. Парню перед рижскими девчонками посолиднее хотелось выглядеть, поблагороднее, а ты, видишь, пришел и…

О т е ц. Я, да… Я! Я как раз хотел его отличить, чтобы рижанки поняли, что с таким парнем можно, как говорится, коней воровать, не подведет, а подведет, так единственно, как говорится, по глупости!

Входит  Я н и с.

Б а б у ш к а. Дозвонился?

Я н и с. Да. Айвар приедет поездом в полвторого.

М а т ь. С самим Айваром говорил?

Я н и с. Да.

М а т ь. Тетушке сказал?

Я н и с. Нет. Как ей, лучше?

М а т ь. Вроде бы немножко. Иди, скажи про Айвара, она ждет.

О т е ц. Как себя чувствуют рижане?

Я н и с. Так…

О т е ц. Может, за это время примирились с мыслью, что жаркое не висит на деревьях, как сливы и груши…

М а т ь. Ну не заводи опять.

Я н и с. Поэт спал, поэтому в доме все ходили на цыпочках и двери старались закрывать без малейшего шума. Велта сделала мне замечание и предупредила, чтобы я говорил тихо…

О т е ц. А ты?

Я н и с. Сначала так и говорил, но когда Айвар в третий раз заявил, что не слышит, я и прокричал, что и как.

О т е ц. Правильно! Еще считаться с ними!

Б а б у ш к а. Проснулся поэтик?

О т е ц. Если мой племянник крикнет!

Я н и с. Надо думать, проснулся.

О т е ц. Тут надо быть, я не знаю, мертвецом…

Я н и с. Велта сказала, сразу после завтрака приедут сюда.

М а т ь. Не забыл, значит, что вчера тетушке обещал… Ну иди, сынок, к тетушке. Только не закрывай плотно дверь, чтобы мы слышали, если она позовет.

Я н и с. Хорошо.

О т е ц. Потом зайди ко мне в хлев. Приведем загородку в порядок, чтобы у будущего жильца были человеческие условия!

О т е ц  и  Я н и с  уходят.