Мне было хорошо с ним. Вначале я старалась учиться, чтобы не расстраивать папу. Потом – понравилось. А учительница была одна – Дениз.

Нет, были и еще учителя – танцам, музыке. Но с ними было скучно. Потом, это же наложницы, для них главное – попасть папе на глаза, я им только этим была интересна. А Дениз другая, с ней было здорово. И учила другому – европейские языки, литература, математика, она вообще столько знала… да, математика мне тоже нравилась.

Ой, извините, я отвлеклась.

Так вот, чтобы никого не раздражать, мы занимались в дальнем углу сада, укрывшись от прочих за густыми жасминными кустами. В тот день, когда раздался грохот разбиваемых стен, страшные крики людей, Дениз схватила меня за руку и почти бегом повела по каким-то коридорам. Помню, как мимо пробегали вооруженные стражники, что-то кричали, но на нас никто не обращал внимания.

И вот в каком-то закутке Дениз остановилась, нажала на какой-то камень, и отворилась дверь, которую до этого нельзя было различить на фоне стены.

Мы вошли в совершенно темную комнату, мне даже страшно стало. Но почти сразу зажглись какие-то огни. Не факелы, не лампы, а именно огни, горевшие холодным светом, не дававшим ни тепла, ни запаха гари.

В комнате стояла широкая кровать, куда Дениз и уложила меня, сказав, что сейчас надо выспаться, пока она выяснит, что происходит во дворце. И убежала. Только какой там сон? Хоть и не темно, но одиноко и страшно.

Не знаю, сколько прошло времени, но я была уже готова кричать, биться о стены, когда вошла она. Обняла, стала успокаивать, но какое здесь спокойствие? Ясно, что на дворец напали. И раз мы до сих пор не выходим, значит, все плохо. Я только не понимала, насколько плохо.

Потом мы сидели вдвоем. Есть в комнате было нечего, но воды было достаточно. Было еще и вино, но его пить Дениз запретила… да, именно запретила. Настрого. А мне почему-то даже в голову не пришло спорить с рабыней… впрочем, как-то так сложилось, что я и раньше с ней не спорила. Странно, я только сейчас об этом подумала…

Да, так вот.

Дениз рассказала, что на дворец напали кочевники, которым помогали маги султана. Она узнала одного – он месяц назад гостил у папы, а ее приставили к нему в услужение, так что обознаться не могла. Маги никогда ничего не делают без команды правителя, а значит, нападение было подготовлено и одобрено в Стамбуле.

И еще рассказала, что в гареме была резня, убивали всех, кого могли. Я потом сама видела… только это потом.

Вначале Дениз одна вышла в коридор, она почему-то всегда знала, когда в нем пусто. Да, а потом уже за мной вернулась. Мы вновь куда-то шли, я совсем запуталась по дороге. Только в какой-то момент оказались на галерее второго этажа. Дениз не хотела, чтобы я смотрела вниз, но все-таки… Там лежали… и мама… и другие жены… и дети… да, вот тогда я и увидела.

А потом мы спустились в кабинет врача. Но не бен Фарука, а другого, который за год до этого умер.

Вот.

Оказалось, что из того кабинета за стены дворца ведет магический ход. Вроде бы тот врач опасался, что если не удастся вылечить кого-то из жен или детей паши, его самого казнят, вот и подготовил себе дорожку. Только перед тем, как открыть переход, Дениз забила мне в рот какую-то тряпку и, сказав, что женщины должны уметь переносить боль, прижгла мне руку факелом, что освещал комнату. Вот здесь, где родимое пятно. Боль была страшная! Потом она долго меня успокаивала, просила, умоляла, требовала потерпеть.

И лишь когда кисть немного успокоилась, мы шагнули в стену. Да, прямо в стену, я даже глазам своим не поверила. А тут раз – и мы уже в каком-то подземелье, по которому долго шли, освещая путь тем самым факелом. Вышли на какой-то темной и узкой улице, где стояла просто отвратительная вонь.

Я с тех пор много ходила по Тунису, но до сих пор не понимаю, где мы были. Да, и в конце концов пришли к гостинице бен Фарука. Нам всего-то и оставалось перейти улицу, как за поворотом раздались шаги стражников – их по звону оружия и кольчуг ни с кем не перепутаешь.

Вот тогда-то Дениз и велела мне спрятаться и, лишь когда никого рядом не будет, бежать к бен Фаруку, я его хорошо помнила. А сама направилась навстречу страже. Я лишь услышала, как она кричала, что служанка паши, а до этого была наложницей самого галльского короля. Требовала, чтобы ее отвели к кавашбаши, тому, кто самим великим визирем послан следить за порядком в благословенном Всевышним Тунисе.

Больше Делал свою спасительницу не видела. Но точно знает, что за пустое беспокойство кавашбаши виновных ждала лютая смерть.

* * *

Когда рассказ был окончен, де Камбре встал.

– Уважаемые, – обратился он к принцессе и бен Фаруку, – благодарю вас за сообщенные сведения. Предлагаю уже завтра всем вместе отправиться в Париж. Уверен, что ваши проблемы удачно разрешатся. Сейчас позвольте предложить отдых, самый лучший, какой только возможен в моем доме.

После столь прозрачного намека гости встали и направились к выходу. Стремясь загладить неловкость, виконт лично проводил их до дверей.

– Де Сите! – крикнул он своему секретарю, который обычно сидел у дверей его кабинета, но именно сейчас умудрился куда-то отлучиться.

– Дорогой, – ответила неожиданно вошедшая в приемную жена, – Кола отпросился. Сказал, что что-то случилось у его невесты… Ты ведь знаешь, что мальчик собрался жениться?

– Нет, – удивленно ответил де Камбре.

Сусанна улыбнулась.

– Ты замечаешь все на свете, кроме того, что творится в твоем доме. Не беспокойся, я сама займусь твоими гостями. Прошу вас, господа, – пригласила она их к выходу.

Все ушли, а хозяин дома еще постоял, бросил взгляд на пустой стол своего секретаря, и, недоуменно пожав плечами, вернулся в кабинет. Не до того сейчас. Надо обсудить ситуацию, которая неожиданно запуталась.

– Итак, господа офицеры, что можете сказать?

– Ничего хорошего, Жан, – первым заговорил д’Оффуа. – Получается, что госпожа де ла Сьот влипла в эту авантюру, защищая законную наследницу Туниса. Кстати, мы по привычке называем ее принцессой, а ведь по всем законам она уже королева. Отец убит, все другие наследники мертвы. Так что, как ни крути, на ее же показаниях мы торжественно изобличим ее спасительницу как государственную преступницу. Которую повесят?

– Хуже. – Де Камбре горько усмехнулся. – За самозванство к монаршей семье сдирают кожу. С живого.

– Чего?! – воскликнул офицер.

– Того. Закону тысяча лет, и три сотни лет прошло, как он применялся последний раз. С тех пор его не то что не пересматривали, о нем успели забыть. За ненадобностью. Теперь вспомнят.

– И что, ничего нельзя сделать?

– Сейчас – ничего. Я, конечно, посоветуюсь с де Бомоном и его отцом. Кто знает, может быть, граф Амьенский чем и поможет. Или адвокат де Фронсаков – большего прохиндея я в жизни не встречал. Во всяком случае, лично я выхода не вижу. Но это не значит, что мы можем не исполнять свой долг! Готовьтесь, завтра выезжаем в Париж!