- Мама, кто это на нас напал? - в один голос спросили девочки. Лица у обеих были чумазые. Вероника чем-то порезала щеку, из царапины сочилась кровь.

- Тише, мои дорогие, тише! - прошептала я, сама не своя, осторожно вытирая ей щечку. - Единственное, что вы должны делать, - это слушаться меня и молчать!

- Но где же папа? Пусть он защитит нас от Брюна! - рыдая навзрыд, потребовала Изабелла. - Пусть немедленно нас защитит!

- Так и будет, он непременно нас защитит. А пока сидите тихо и молитесь за своего брата, за Филиппа…

На какой-то миг наступила тишина. И в этой тишине я ясно услышала голос:

- Эй, белые! Я, полковник Эмбер, хочу кое-что передать вам от генерала Брюна!

Пользуясь тем, что выстрелы затихли, я выглянула. Посреди двора стоял высокий человек в синем мундире. Белое знамя парламентера, которое он держал в своих руках, в отблесках пожара приобретало красный оттенок. Поль Алэн махнул рукой, словно давал приказ прекратить огонь.

- Послушаем, что они нам предложат, - криво улыбаясь, сказал он, и шуаны опустили ружья.

Человек в синем мундире прокричал:

- Генерал Брюн представляет здесь первого консула! Кто сопротивляется генералу - тот мятежник! Мы предлагаем вам сдаться!

Глухой ропот раздался среди повстанцев, что находились во дворе.

- Мы не разговариваем с цареубийцами! - выкрикнул кто-то по-бретонски.

- Первый консул помилует всякого, кто сложит оружие! Выходите, и никто не будет расстрелян. В противном случае… сюда прибудут пушки. И уже через пару часов с вами будет покончено! Вы знаете, что такое артиллерия? От этого поместья не останется камня на камне, а вы встретите утро в аду!

Наступило молчание. Вместо облегчения, охватившего меня поначалу, когда я поняла, что переговоры возможны, меня прошиб холодный пот от страха. Синие хотят привести сюда пушки?! И Поль Алэн, черт возьми, еще раздумывает над ответом?

- Вы слышали, что он сказал? - прошептала я в ужасе.

- Что вы имеете в виду? - переспросил отец Ансельм.

- Пушки! Он говорил о пушках! Вы разве не поняли?

Я умолкла, пораженно сознавая, что вокруг меня действительно никто этого не понимает. Меня как будто младенцы окружали! Они все и вправду не знали, что такое пушки. А я вспомнила 10 августа - день штурма Тюильри. Когда пушка бьет по живым людям, никому нет спасения.

В моих ушах снова раздался омерзительный свист осколков, впивающихся в деревянную обшивку стен. Когда разряд картечи разрывался среди швейцарцев, словно коса проходила по клеверному полю - так редели их ряды. Белые Липы будут уничтожены, а мы все умрем…

Убийственно ледяным тоном я громко произнесла:

- Если сюда привезут пушки, нам всем конец.

- Вас никто не спрашивает, - отозвался Поль Алэн. - Белые Липы не сдадутся. Ни один бретонец не согласится на это!

По его голосу я поняла, что слушал он полковника только для того, чтобы выиграть время. Подумать только, ему предлагают жизнь, да и нам всем предлагают жизнь, а он обрекает нас на смерть! Моего маленького, еще не родившегося малыша - тоже! Можно ли терпеть это? Он ведет нас на бойню, как скот! Но с каких пор он имеет власть над нашими судьбами?!

Ярость, клокочущая во мне, была так велика, что я почти не могла соображать трезво. От ненависти было трудно дышать. Я взглянула на Аврору и через силу выговорила:

- Дорогая, прошу тебя, подай мне бутылку, что лежит рядом с тобой.

- Что ты собираешься делать, мама?

- Я намерена поставить этого безумца на место.

Нельзя было терять ни минуты. Поль Алэн о чем-то тихо переговаривался с повстанцами, и кто мог знать, что они задумали? Надо было использовать ту четверть часа, которую нам предоставили синие для раздумий. Я с трудом поднялась, преодолевая легкое головокружение, и ступила шаг вперед.

В каком бы возбужденном состоянии я ни была, я тем не менее хорошо понимала, что причина всех бед - именно Поль Алэн. Надо только освободиться от него, и все наладится. Белые Липы уцелеют, синие уйдут из поместья, забрав лишь самую малость. Мы потушим пожар и все приведем в порядок… Видит Бог, я очень любила Белые Липы. Я не хотела их гибели, чем бы эта гибель ни была оправдана - именем короля, Франции или чего-то еще! Еще меньше я хотела гибели своих детей… да и вообще всех обитателей Белых Лип. Кроме того, я всей душой желала, чтобы Александр не потерял шанса на переговоры с первым консулом, чтобы этот чертов Поль Алэн не перечеркнул открывающиеся перед моим мужем возможности выхода из войны.

Прежде чем кто-либо успел меня остановить, я быстро приблизилась к деверю - он стоял спиной ко мне - и сильно ударила бутылкой по склоненному к прикладу ружья затылку.

Кажется, я сильно разбила ему голову. Не испустив ни звука, он сполз вниз, на пол. В течение каких-то мгновений никто, похоже, не мог взять в толк, что же произошло. Я напряженно застыла, кусая губы, с отбитым горлышком бутылки в руке. Осколки порезали мне ладонь. Потом сдавленное проклятие сорвалось с губ шуанов, находившихся в столовой. Рука одного из повстанцев рванулась к дубине, остальные судорожно сжали мушкеты.

- Клянусь святой Анной Орейской… - возмущенно начал самый свирепый из них, известный мне под прозвищем Бранш-Дор - Золотой Клен.

- Ни слова больше! - разъяренно крикнула я по-бретонски. - В этом доме приказываю я. Я здесь госпожа, я герцогиня, и отныне вы либо будете слушаться меня, либо уберетесь отсюда вон!

- Но ведь господин виконт - он брат герцога, и…

Яростно сверкнув глазами, я заставила его замолчать. Лицо у меня было искажено гневом, и сейчас я, вероятно, походила на фурию. Я знала, что должна переломить шуанов - для начала хотя бы этих трех, внести сомнения в их сознание, заставить повиноваться. Задыхаясь, я в бешенстве произнесла:

- Герцог оставил вас, чтобы вы защищали меня, вы это забыли?!

- Так что же мы делаем? Мы сражаемся!

- Вы сражаетесь! - повторила я с гневом. - Ступайте сражайтесь в любом другом месте, а не здесь. Я женщина, и я беременна, мне нужен только покой - так же, как и любой женщине в этом доме! Из вас никто не знает, что это такое - родить ребенка!

- Так что же нам