ли? Прежде всех наружных перемен, я желал бы видеть перемену внутреннюю, которая возможна при всех обстоятельствах и, может быть, даже и легче при тяжелых. Но, авось, Бог не оставит своего народа, который и без того много, много страдал! Видишь ли: вся беда оттого, что просвещение теперешнее выросло под влиянием ереси. Оттого заронилась в него ложь, а ложь привела к неверию. Что ж вышло? Истина и ум стали врагами. Чего тут ждать? Но сам увидишь! Ах! Не то бы было, если бы нашу православную Грецию не задавили неверные! Все воля Божья: Он знает лучше, куда и как вести человека и человечество! Наше дело только молиться, чтобы Он смягчил праведный гнев свой и помиловал свой бедный народ. Впрочем, мы страдаем, мы убиты; но святое дело, но святая церковь — она жива и будет жить. Не одни мы православные: подле нас есть братья наши, которые составляют великое государство, богатое надеждами. Прежде и они задавлены были неверными; но теперь проснулись, отдохнули, и для человечества готовится у них новая судьба. Правда, и к ним уже нашли дорогу ослепление, ереси и заблуждения неверия, и у них уже святая правда и умное просвещение начинают приходить в разногласие, но Провидение не обманет: придет время, оно пошлет им людей, которые поймут истину, и тогда все переменится. Тогда, может быть, и нам можно будет надеяться воскреснуть для жизни… Если же у нас случится что-нибудь прежде… тогда я прошу Бога об одном: чтоб дал мне умереть, исполняя долг мой, и умереть с надеждой, не видав обмана и новой гибели моего народа!

Впрочем, это еще не скоро. Покуда прощай! Да благословит тебя Бог. Мы не забудем тебя в молитвах наших, а ты вспомни иногда обо мне. Вот тебе паспорт: он будет тебе нужен, я нарочно приготовил его для тебя прежде. Вот еще письма от многих здешних фанариотов и банкиров ко многим важным лицам в Европе. Они тебе пригодятся. Чем скорее ты узнаешь, что тебе любопытно знать, тем скорее излечишься от любопытства. Оставайся здесь как можно меньше, долго жить здесь тебе небезопасно: лучше сядь-ка на первый корабль — и с Богом! Когда же воротишься на родину, — а ты верно воротишься, — может быть, меня уже не будет на свете; ты не забудь, однако, что был старик, который предсказывал тебе разуверение в мыслях и возвращение назад и который отпустил тебя с благословениями и с любовью».

Но сесть на корабль в эту минуту было не совсем легко. Случилось так, что кораблей в Константинополе стояло немного, а попутчиков явилось вдруг такое множество, что некуда было поместить их. Это необыкновенное стремление в Европу произведено было переменой политических обстоятельств на Западе. С трудом и за дорогую цену мог Александр отыскать себе место на одном купеческом корабле, который хотя шел в Италию, однако на пути своем должен был сделать еще многие уклонения.

На корабле было много народу всяких наций и сословий. Были турки, греки, итальянцы, немцы, французы и поляки. Были также и женщины — между прочим, две дамы, принадлежавшие к одному из европейских посольств в Константинополе. Они возвращались в свое отечество, соскучив жизнью на Востоке, одна была баронесса Вес… другая ее племянница, графиня Эльм… Одна молодая, прекрасная; обе знатного рода и сильных связей. Они скоро заметили Александра. Его молодость, его прекрасная наружность, живой ум, непринужденный разговор, явная неопытность жизни и чистота воображения понравились им. Но его редкие познания, приобретенные посредством уединения, книг и страсти, заставляли предполагать в нем необыкновенное, тщательное воспитание и, следовательно, обнаруживали еще и знатность происхождения, и богатство, и все те преимущества, которые образованный мир привык почитать высшими достоинствами, называя их пустой случайностью.

Обе дамы показывали ему живое участие, и скоро он сделался почти неразлучным их собеседником на корабле. Они рассказывали ему о чудесах своего отечества, о жизни образованных народов, об удовольствиях избранного общества, о блеске балов, о волшебстве театра, о свободе и достоинстве, о законах чести, о правилах поединка, о преимуществах красоты и пола женщин, о слабостях некоторых, о замечательных происшествиях, о некоторых смешных и странных приключениях, о Риме, о вере, о своей значительности при дворе, о своем знаменитом родстве, богатых владениях, и загородном замке, и великом Наполеоне, о кофе с сахаром и молоком — одним словом, обо всем, что, по их мнению, должно было ему казаться новым и любопытным или могло дать ему высокое мнение о них. Он слушал, спрашивал, делал свои замечания — и время проходило неприметно.

Путешествие их продолжалось довольно долго: корабль для некоторых торговых оборотов должен был приставать к островам, где оставался по нескольку дней, а к тому же и противный ветер делал плавание весьма медленным.

Графиня обладала такого рода красотою, которую обыкновенно называют величественной, но которую скорее можно назвать чувственною красотой. Высокий рост, полнота и стройность, голубые глаза, полузакрытые черными ресницами, маленькое лицо, выражение которого беспрестанно изменялось, маленький ротик, нос, немножко поднятый к верху с видом беззаботности и легкомыслия, в движениях гордое выражение достоинства вместе с какой-то роскошной мягкостью, голос чистый и бархатный, во всем существе слияние нежности и силы, величия и слабости. Одним словом, графиня принадлежала к числу тех женщин, которых можно и любить, и ненавидеть, которых одно присутствие действует электрически даже на равнодушных, о которых воспоминание хранится в отдельном ряду воображения и которых ласки, как говорил N, могут задушить живого и одушевить мертвого.

Знакомство ее с Александром становилось всякий день ближе и дружественнее. Но многие из их спутников на корабле, замечая ее короткое обращение с счастливым юношей, уже начинали предполагать между ними гораздо более согласия, чем было в самом деле.

Однажды корабль пристал к одному из островов архипелага. Попутчики разошлись по городу. Александр остановился в загородной гостинице, которой нижний этаж заняли две дамы. Весь день провели они вместе, гуляя по прилежащему саду. Когда они возвратились домой, уже взошла луна. Они сели на балконе. Разговор становился беспрестанно живее и откровеннее. Они были одни. Вокруг тенистые деревья едва шевелили листьями.

«Вы не можете понять, — говорила графиня Александру, — какие тяжелые минуты переносит иногда сердце женщины, скованной светскими приличиями. С самого детства она невольница чужого расчета. Ей не позволено вздохнуть от сердца, слово от души ставят ей в преступление. Вместо всего счастья, которым наслаждаться могут, хоть не умеют, женщины низшего круга, мы должны ограничиться одной выгодой: казаться счастливыми, внушать зависть к тем благам, которыми