Трибунал состоял из 6 человек. Председателем был некто Семенов, молодой человек лет 25, выдававший себя за студента политехнического института. В революционный трибунал не назначали людей выше среднего уровня. Приговор по каждому делу выносился заранее. Средние же люди относились терпеливо и не протестовали против такого предрешения исхода дела.

Вход был по билетам, причем билеты давались не более чем на одно заседание. Огромное количество народа прошло через зал. Во время процесса были аресты и на улице, и в самом зале суда. Целый ряд мелочей свидетельствовал, как народ беззаветно любил митрополита. Лишь замечали, что у защитника митрополита Гуровича нет чаю, чья-то рука доставляла новый стакан сладкого чаю, откуда-то появлялся хороший, сдобный хлеб, на столе всегда лежал букетик цветов. Неведомые люди приносили сахар, конфеты, чай, все говорили только «помоги вам Бог». В это время ни сахару, ни конфет в Петрограде уже нельзя было достать почти ни за какие деньги.

Митрополиту было предъявлено обвинение в том, что он:

1) злонамеренно вступил в соглашение с советской властью, в результате чего получилось смягчение декрета;

2) действовал в согласии с западной буржуазией;

3) распространял свое обращение к «Помголу».

Добивались узнать, кто автор обращения к «Помголу». Содержание соответствует мыслям митрополита, но — утверждали допрашивавшие — оно написано сухим, канцелярским языком. ЧК не знала, но предполагала, кто написал обращение. Митрополит неизменно отвечал: «Заявление принадлежит мне одному целиком». Ему давали понять, что от этого зависит его участь. Ужасные минуты! Шла страшная игра, где ставкой была жизнь или смерть. Был один момент, когда сердце перестало биться — председательствовавший обратился к владыке со следующими словами: «Призовите на помощь все силы ума, памятуя о последствиях, отвечайте на последний и решительный вопрос — вы ли писали?» Легкий и светлый голос митрополита контрастом прозвучал в напряженной тишине: «Я несколько раз говорил вам, что я написал. Да я никому и не позволил бы вмешиваться в мои распоряжения в такую минуту».

Архимандрит Сергий и на допросе держался непримиримо — обрывал вопросы, говорил: «Я уж отвечал, больше отвечать не буду. Вы рассчитываете на мое утомление — напрасно». Когда Смирнов обратился к нему со словами: «Вы в миру были крупным помещиком, богатым человеком. Неужели вы приняли монашество по убеждению?», архимандрит Сергий выпрямился во весь рост и резко сказал: «Послушайте, вы, очевидно, не понимаете, как оскорбителен ваш вопрос. Я на ваш вопрос отвечать не буду».

Свидетели. Первым выступал Канатчиков, деятель «Помгола». На предварительном следствии он дал показание в пользу митрополита. На суде Канатчиков сказал другое: «Митрополит Вениамин, — говорил он, — произвел хорошее впечатление, но был лицемером, находился в заговоре». Противоречие в показаниях объяснил тем, что он, свидетель, — человек теоретических выводов и схематических построений.

Среди свидетелей наиболее тягостное впечатление оставил Красниц-кий — священник. В течение процесса было много ужасных минут, но такой удушливой мути, как во время показаний Красницкого, ни разу не было. Красницкий — лысый, сухощавый человек, с мечтательными глазами, с металлическим голосом. Поверх рясы — золотой наперсный крест. Каждое слово его показания накидывало петлю на кого-либо из подсудимых. Здесь все было — инсинуации, клевета, выдумки. Он сознательно приписал митр. Вениамину выступление еп. Вениамина, епископа армии и флота при войсках ген. Врангеля. Приписал контрреволюционную деятельность последнего митрополиту Вениамину. Красницкий утверждал, что среди духовенства существовал заговор — священники сговорились вызвать на почве голода народное восстание против советской власти. Даже обвинителям было не по себе — члены трибунала сидели с побледневшими лицами. Было так невыносимо духовно мерзостно и душно, что, казалось, лысый батюшка с золотым крестом на груди распухает, заполняет зал, душит: а он все продолжал. Казалось, вот-вот, и неминуемо произойдет какой-нибудь эксцесс. Оставаться спокойным было нестерпимо, нужно было прекратить это удушье, разбить стекло, крикнуть. Вдруг он закончил. Слово взял Гурович и задал свидетелю вопрос: «Свидетель Красницкий! Вам известен журнал «Епархиальные ведомости». Не были ли вы редактором этого журнала? Не вам ли принадлежит статья, где буквально написано: «Большевиков следует уничтожать, утопив их в собственной крови»? Красницкий молчал. Красницкого многое уличало — на одном заседании «Русского собрания» заявил: «Евреи употребляют христианскую кровь». Красницкого отпустили. Он ушел из зала с улыбочкой, про идя сквозь все ряды сидевших.

Следующим свидетелем был священник Боярский — умный, образованный, талантливый проповедник. Обвинители были уверены, что он даст показания, убийственные для митрополита. Но он произнес пламенный, художественный по своей форме панегирик в прославление митрополита Вениамина.

Злоба разочарованных обвинителей обрушилась на следующего свидетеля, профессора Егорова, человека спокойного, немного американской складки. Когда Егоров заявил, что соглашение состоялось по почину «Пом-гола», Смирнов яростно заявил, что свидетель соучастник митрополита Вениамина, и потребовал, чтобы Егорова перевели в разряд подсудимых. Защитник митрополита протестовал. Трибунал, посовещавшись, постановил возбудить отдельное дело против свидетеля Егорова, а пока — заключить под стражу. Егоров предвидел возможность подобного исхода и яви;? ся на заседание суда с толстым портфелем — в портфеле были подушка, одеяло, белье, яства и другие необходимые вещи.

Революционный трибунал, выслушав свидетелей обвинения, просто «упразднил» свидетелей защиты, заявив, что объявляется перерыв, а через тридцать минут начнутся прения сторон. Защита протестовала, но тщетно Драницын с греческими цитатами доказывал, что с канонической точкя зрения митрополит Вениамин несомненно подлежит смерти. «Мой отец, сказал он как-то защитнику митрополита Я.С.Гуровичу, — был сельский священник, а вы — еврей. Я буду требовать для митрополита смертной казни, а вы будете его защищать. Как играет история!»

Красиков изложил всю историю русского духовенства, как сословия, всегда поддерживающего реакционные связи. Что касается митрополита Вениамина, то он, безусловно, повинен в контрреволюционной деятельности — он хотя и не признал постановлений Карловацкого Собора, но он и не заявлял официально о своем отношении к советской власти.

Смирнов требовал в своей речи 16 голов. Часть зала, заполненная специально избранной публикой, зааплодировала. Смирнов несколько раз повторял свою фразу о 16 головах.

Начались речи защиты. Жижиленко доказывал отсутствие состава преступления, которое влекло бы приговор к высшей мере. Контрреволюционной организации нет, а поэтому и смертной казни быть не может.

Гурович в своей защитительной речи разбирал шаг за шагом все хитросплетения Красикова. «Русское духовенство, —