Шрифт:
Закладка:
Наиболее тесно с террором был связан начальник ЧК, католик с иезуитским образованием, ставший большевистским фанатиком Феликс Дзержинский, чья статуя на Лубянской площади Москвы была одной из первых подвергнута нападению и свергнута во время краха коммунизма семьдесят лет спустя. Однако революционный аскет и фанатик "Железный Феликс", кажется, лишь однажды превысил волю Ленина - когда его заподозрили в соучастии в убийстве левыми эсерами германского посла графа Мирбаха в июле 1918 года, и он был ненадолго арестован и отстранен от должности. В целом Ленин, конечно, не был противником применения насилия. Через несколько недель после Октябрьской революции он, например, писал, что для контроля над бывшими правящими классами (и другими, кто мешал строительству социализма) можно использовать различные методы:
Разнообразие здесь - гарантия эффективности, залог успеха в достижении единой общей цели - очистить землю России от всех паразитов, от блох - жуликов, от клопов - богачей и так далее и тому подобное. В одном месте полдюжины богачей, дюжина жуликов, полдюжины рабочих, которые отлынивают от работы... будут посажены в тюрьму. В другом месте их заставят чистить уборные. В третьем месте им выдадут "желтые билеты" после отбытия срока, чтобы каждый следил за ними, как за вредными личностями, пока они не исправятся. В четвертом случае каждый десятый бездельник будет расстрелян на месте.
В настоящее время опубликованы многие документы, написанные Лениным и содержащие призывы к массовым казням. Среди первых - письмо от 11 августа 1918 года товарищам в Пензу, в котором Ленин призывал подавить "кулацкое восстание":
Повесить (повесить непременно, чтобы народ видел) не менее ста известных кулаков, богатеев, кровососов... Отобрать у них все зерно... Назначить заложников... Сделать это так, чтобы на сотни верст вокруг народ видел, трепетал, знал... Телеграфная расписка и исполнение.
Затем он довольно излишне приписал своим товарищам, что для выполнения этого приказа они должны "найти несколько действительно трудных людей".
В этих симпатиях и обвинениях Ленину громко вторил Троцкий. В опровержение критики, развернутой против незаконных действий и моральных оскорблений, которые, по мнению Карла Каутского и других немецких социалистов, совершала советская власть, Троцкий в 1920 году громогласно заявил, что без применения террора революция завянет, ибо:
Обеспечить господство рабочего класса можно только тем, что заставить буржуазию, привыкшую властвовать, понять, что для нее слишком опасно восставать против диктатуры пролетариата, подрывать ее заговорами, саботажем, мятежами, призывом иностранных войск. Буржуазия, отброшенная от власти, должна быть вынуждена подчиниться... Русских белогвардейцев... нельзя убедить или пристыдить, а только терроризировать или подавить".
Таким образом:
Тот, кто отвергает терроризм в принципе, т.е. отвергает меры подавления и устрашения по отношению к решительной и вооруженной контрреволюции, должен отвергнуть всякую идею политического господства рабочего класса и его революционной диктатуры. Человек, отвергающий диктатуру пролетариата, отвергает социалистическую революцию и роет могилу социализму.
Придя к такому выводу, Троцкий отметил, что "священники пугали народ будущими карами", но всегда подкрепляли свои доводы "материальным огнем святой инквизиции". Будучи материалистами, большевики могли использовать только свою собственную версию последнего, утверждал он в своем памфлете 1920 года "Терроризм и коммунизм". К тому времени в подземельях ЧК погибло не менее 500 000 предполагаемых врагов советского государства. Лишь с немногими из них Дзержинский расправился бы бескровно и беспристрастно; некоторые из них стали бы жертвами преступников-психопатов, которых привлекают к подобной работе при любом режиме; с некоторыми, более того, расправились бы бывшие сотрудники царской тайной полиции, ныне работавшие в ЧК в качестве "специалистов" по допросам и пыткам.
Профсоюзный вопрос и рабочая оппозиция
Чтобы усугубить уже существовавшую напряженность между рабочими и их предполагаемым "рабочим государством", по мере завершения гражданских войн в 1920 году появился целый ряд новых, главным образом идеологически мотивированных большевистских инициатив, которые вновь разожгли протесты и забастовки рабочих и привели к открытию новых фронтов внутри советской зоны: между правительством Ленина и пролетариатом; между большевиками и некоторыми из их до сих пор наиболее ярых сторонников; и даже внутри самой партии. Конфликт, который на самом деле был старым, восходящим к спорам российских социал-демократов XIX века о политической и культурной незрелости российских рабочих, обострился в РКП(б) в конце 1920 года, во время VIII Всероссийского съезда Советов в Москве. Не имея больше возможности концентрировать свои силы на повседневном выживании - силы Врангеля были изгнаны, а поляки пока бездействовали - поздней осенью 1920 года мысли партии устремились в будущее и, в частности, к вопросу о роли главной рабочей организации, профсоюзов, в рабочем государстве (хотя эти дебаты велись большую часть года до этого, когда большевики рассматривали возможность победы в гражданской войне). Утверждение одного из авторов, что по своему влиянию на единство партии эта перепалка сравнялась с вопросом о войне или мире в 1918 году, вероятно, слишком сильное, но она, безусловно, имела глубокое практическое и идеологическое значение.
Еще в 1917 году, рассматривая вопрос об "автономных организациях" рабочих, большевики отдавали предпочтение фабрично-заводским комитетам, которые (будучи цеховыми или заводскими) конкурировали за влияние с профсоюзами, в которых доминировали меньшевики (ориентированные на профессии). Это влияние на низком уровне способствовало приходу большевиков к власти в Октябрьской революции и было полезно для осуществления рабочего контроля, но поскольку эта политика была дискредитирована зимой 1917-18 годов, на Всероссийском съезде профсоюзов 20-27 января 1918 года заводским комитетам было приказано подчиниться союзам, теперь уже возглавляемым большевиками. В дальнейшем, в промежутках между съездами, профсоюзы (а через них, в основном, и фабрично-заводские комитеты) подчинялись постоянно действующему Всероссийскому центральному совету профессиональных союзов. Этот орган стал главным оружием Совнаркома в борьбе за то, чтобы убедить рабочих отдать государству контроль над захваченными ими промышленными предприятиями и следовать указаниям профсоюзов, чтобы местные интересы не превалировали над более широкими потребностями национальной промышленной экономики (теперь управляемой ВСНХ, который с весны 1918 года был очищен от лояльных левым большевикам членов). Тем не менее было бы неверно считать, что вся агитация за иерархию, централизацию и порядок шла сверху вниз: в некоторых регионах и в некоторых отраслях промышленной экономики по мере разгорания гражданских войн давление в пользу более централизованного управления могло исходить и снизу, когда запаниковавшие рабочие приспосабливались к новым условиям. Кроме того, профсоюзы иногда могли выступать в качестве посредников между рабочими и начальством, поскольку в условиях военного коммунизма на фабрики вернулось единоличное управление. Но со временем независимость профсоюзов в этом отношении была подорвана, а право на забастовку отменено. Более того, стало ясно, что элементы советского правительства рассматривают профсоюзы как, в конечном счете, филиал государственного аппарата (в частности,
