Мда. А я ведь этого и не помню совсем, хотя, по словам Корча, с его помощью, конечно, на своих ногах до паланки добрёл. Ещё и об похищении своём рассказать умудрился. Но старику я теперь в любом случае по гроб в жизни должен. Если смогу себе трон вернуть, будет ему полный пенсион и грамота царская, на вроде той, что Михаил Романов родственников Сусанина наградил.

А к вечеру неожиданно в слободу Порохня из Сечи приплыл. Дожали бывший куренной атаман на пару с Бородавкой ста́ршину. Вот и поспешил меня скорее в Сечь звать, чтобы обряд приёма в запорожские казаки поскорее провести, пока конъюнктура не изменилась. Я к тому моменту уже в горячке метаться начал и соответственно за языком следить никакой возможности не имел. Вот и озадачил опешившего сечевика своими откровениями. Он бы может и усомнился, мало ли что человек в бреду сказать может, да тут, как на грех, Тараску принесло.

Вот ведь! Один из Сечи приплыл, другой из-под самого Киева сюда добирался, а всего на час разминулись! Как будто ворожит там кто-то на небе сильно ехидный.

Мой друг поначалу ещё попытался запираться. Но врать Тараско совсем не умеет, а после очной ставки с моей бредящей тушкой и вовсе поплыл.

А потом и Грязной приплыл, — продолжил свой рассказ Порохня. — Как узнал, что с тобой случилось, меня чуть на куски не разорвал за то, что не уследил. Так лаялся, что со всей паланки хлопцы сбежались послушать.

— Значит Василий тебе тоже обо мне признался?

— Что ты, — замахал руками Порохня. — Он о моей догадке и не ведает. И Тараске о том я запретил говорить. Мне ещё не хватало по Сечи с оглядкой ходить, ножа в спину в любой момент ожидая. Ты уж Фёдор сам ему о том скажи, если мы с тобой к согласию придём.

Ну вот и торги начинаются. Послушаем, что от меня Порохня получить хочет.

— Я так понял, ты трон себе вспять вернуть желаешь? — начал издалека сотник.

— Есть такое намерение.

— А силёнок хватит? Супротивник твой на царстве крепко уселся, как я слышал. Да и тебя московиты, как только узнают, что ты галерным рабом был, обратно не пустят.

— Галерный рабом был Федька Чернец. Да вот беда. Уплыл по весне с Тараской на рыбалку и утонул на обратном пути. По дурости своей утонул. Об этом и Тараска всем рассказывать будет.

— А в Московии, значит, уже Фёдор Годунов объявится? — пригладил усы Порохня. — Хитро. Вот только Дмитрий тебе добровольно власть на Моске не уступит.

— Самозванца скоро москвичи убьют, — твёрдо заявил я. — Или тебе Тараско о моём видении не рассказал?

— Рассказал. Да только виденьям тем я не шибко верю, — криво улыбнулся запорожец. — Я больше на себя и верных товарищей рассчитываю.

— А ты подожди немного, дядько Порохня, — вернул я ухмылку Порохне. — Скоро май наступит, а там и весточка о смерти расстриговой придёт.

— Действительно скоро, — согласился со мной казак и тут же огорошил: — Уже третий день, как май на дворе. Так что немного можно и подождать, — усмехнулся он в усы и заметив моё изумление, добавил: — Ты более двух недель в горячке метался.

— А если, по-моему, выйдет и весточка о гибели Дмитрия придёт?

— Ну, если, и вправду, царя Дмитрия вскоре москвичи изведут, то поверю тогда, что Христос твою руку держит, — согласился Порохня. — Может и сам тебе тогда службу сослужу. Коли в цене сойдёмся.

— И какова же будет цена?

— Ты поклянёшься, что всегда будешь держать сторону Сечи, государь, — заявил Порохня, впервые назвав меня по титулу. — И если случится в Сечи беда, подмогнёшь.

— Клянусь, — просто ответил я и спокойно добавил: — А как может быть иначе? Я с вами бок о бок кровь проливал, да смерти в глаза смотрел. И все сечевики мне как братья.

— То верно, — было видно, что мои слова пришлись запорожцу по сердцу.

— Но и вы тогда мою сторону держите, — а вот это уже запрос на будущее. Как я уже говорил, Сечь — становится реальной силой. И иметь такую силу на своей стороне будет выгодно.

— Сразу не выйдет, — внушительно заявил Данила. — Супротивнику твоему, Дмитрию, многие симпатизируют, то ты и сам знаешь. Да и слово Сигизмунда на Сечи немалый вес имеет, особенно теперь, когда Сагайдачного кошевым выкликнули. Но я сразу на твою сторону встану. И Бородавку попробую уговорить.

— И то дело, — посмотрел я в глаза запорожцу. — Значит ждём вестей с Москвы?

— Ждём вестей, — согласился он и с нажимом добавил: — До конца мая ждём.

И тут я похолодел. Просто неожиданно мне на ум пришла одна возможность, о которой я совершенно не подумал. А что если Лев Геннадьевич, сочтя мою заброску в прошлое неудачной, предпринял ещё одну попытку и сейчас в теле ЛжеДмитрия очнулся ещё один посланец из будущего. Вряд ли он тогда безропотно себя пристрелить даст. Скорее уж сам на опережение сработает.

И что тогда? Как я тому же Тараске в глаза смотреть буду. И не только Тараске. И как в отношении меня поступят те же Грязной или Порохня?

— Ну, раз мы с тобой договорились, дядько Данила, — я постарался ничем не выдать своих сомнений. Вот придут вести с Москвы, там и будем решать. — Покличь сюда Грязнова.

Боярин появился практически следом, словно у двери поджидал: всклокоченный, возбуждённый, радостный. Хлопнул дверью чуть ли не вырвав её с петель, бегом пересёк комнату, склонился передо мной, жадно пожирая глазами.

— Жив государь! Ну, слава тебе Господи! — размашисто перекрестился он. — Напугал ты меня до смерти. Уже и не чаял, что в себя придёшь!

— Не дождутся, — скривил я губы.

— Кто не дождётся? — не понял меня Василий.

— Вороги смерти моей не дождутся, — пояснил я боярину. — Сами сгинут.

— То дело, — оживился Грязной. — Вот теперь сразу видно, государь, что на поправку идёшь!

— Как съездил, Василий Григорьевич? — решил прервать я излияния боярина. А то, так и будет радоваться бесконечно.

— Не шибко хорошо, но и не совсем плохо, — пожевал губами Грязной.

—