— Это кто же так ему советовал? — усомнился в словах куренного Балабаш.

— Я советовал, — со вздохом признался Сагайдачный. — Очень уж мне эта новая турецкая крепость не понравилась. И сами турки затаились, будто вымерли все. Даже факелы у стражи на стене не густо горели, — обозный старши́на покосился в сторону кошевого и притворно вздохнул: — Вот и предложил я батьке сначала разведать всё и уже потом дальше плыть. Ночи сейчас длинные. Времени на разведку достаточно было.

Бородавка ещё более помрачнев, ничего на это обвинение не ответил. Значит, и вправду, Сагайдачный ему разведку предлагал. Хотя, чему я удивляюсь? Не будь он талантливым полководцем, таких высот в своей жизни не достиг бы.

— Вот и я о том, — правильно истолковал молчание кошевого Грицко. — Понапрасну полтыщи казаков загубили. Вот я и спрашиваю вас панове, нужен ли нам такой кошевой?

— Не нужен! Правильно говоришь, Грицко! Он и против похода поначалу был! Это Сагайдачный на Варну идти придумал! — взревели со всех сторон. — Клади булаву, собачий сын! Клади, пока, не прибили!

Бородавка молча поклонился и, сложив булаву, отступил в толпу.

На то как выдвигали в кошевые атаманы Сагайдачного, я глядеть не стал. А смысл? То что именно его изберут, даже дураку понятно. Лучше я к причалам пойду. Вдруг купцы ещё отплыть не успели? И с друзьями попрощаюсь, и к самим купцам повнимательнее пригляжусь.

— Чернец! Постой. Куда так спешишь? Мне поговорить с тобой нужно.

— И о чём нам с тобой говорить, пан Станислав?

Я невольно морщусь, совсем не радуясь внезапному появлению спасённого мной поляка. И чего его принесло? С той самой поры, как мы на галере с ним расстались, умудрялся мне на глаза не попадаться, а тут сам чуть ли не обниматься лезет. Ещё и русский язык «внезапно» вспомнил. Странно это как-то.

— Так поблагодарить за своё спасение хочу, — ещё больше оскалился лях. — Если бы не брошенный тобою канат, я бы с кандалами на руках далеко не уплыл.

О как! Это он что, только теперь понял? Как-то я таким внезапным озарениям не очень доверяю. особенно если учитывать, что он знает, кто я есть на самом деле. Эх! Жалко Грязной под Варной ранение получил. Сейчас бы я с поляком не разговаривал.

— А ещё прощения попросить, — решил окончательно добить меня поляк. Это когда такое было, чтобы благородный шляхтич, будь он даже трижды не прав, перед поганым москалём стал извиниться? Может он отравился чем или головой ударился? Мне даже как-то неловко перед ним за его же извинения стало. — Злой я тогда сильно был, что вы товарищей моих в море тонуть бросили, — продолжил, между тем, извиняться Чаплинский. — Вот и набросился на тебя понапрасну.

— Ладно, пан Станислав, — кивнул я, желая отвязаться от неприятного собеседника. А о чём мне с ним говорить, если в его искренность я ни на грош не верю? Ясно же, что Чаплинскому от меня что-то нужно, раз он ни с того, ни с сего, со мной захотел помириться. — Я зла на тебя не держу. Сам товарищей с которыми за одним веслом сидел, потерял. А сейчас прости, я спешу.

— Постой! — не дал мне далеко уйти поляк, бесцеремонно схватив за руку. — Я хочу загладить свою вину, Чернец. Приходи сегодня в шинок. Их горилка, жуткая гадость, но шинкарь обещал мне две бутылки отличного вина из самой Италии.

Ага, сейчас. Менее подходящей компании для совместной попойки, чем стоящий передо мной поляк и придумать трудно. Ничем хорошим для меня она точно не закончится.

— Благодарю, пан Станислав, но после вчерашнего я дал обет трезвости. Боюсь, что это вино вам придётся выпить без меня.

Я развернулся, выдернув руку, но уйти мне вновь не дали.

— Ты отказываешься от приглашения сделанного шляхтичем⁈ Ты в своём уме, московит⁈

Ну, вот. Вот и истинное лицо сквозь напяленную маску вылезло. Вон как его перекосило.

— А мы с тобой не в Польше, лях.

А чего с ним церемонится? Понятно же, что подляну мне готовит. Но одно радует. Не сообщил чаплинский никому, котоя есть на самом деле. В свою игру играет.

Чаплинский не ответил, резко развернувшись ко мне спиной. Я смотрел ему вслед, пока поляк не скрылся в толпе проходивших мимо казаков.

Глава 19

— Бог в помощь, Чернец! Давненько не виделись!

Я повернулся на голос и напрягся, почувствовав недоброе.

С крутого склона, на засыпанный талым снегом берег, неспешно спускались четвёрка воинов, беря меня в полукруг.

Распрямляюсь, отступаю в сторону от самодельной удочки, со вздохом кладу руку на рукоять сабли.

Порыбачил, называется! И чего мне в хате не сиделось? Хотя, конечно, сколько ещё в ней сидеть можно? И так не знаю, как зиму перезимовал. До того тоскливо, хоть волком вой.

В общем, после смещения в прошлом году из кошевых Яцко Бородавки и, как следствие, неудачной попытки поверстать меня в запорожцы, пришлось мне из Сечи уехать. В ней ведь по обычаю только сами казаки постоянно жить могли, а остальные только так, наездами. Вот и переселился я в Самарскую паланку (небольшую, обнесённую деревянным частоколом слободу, построенную в пяти верстах от впадения реки Самары в Днепр). Здесь стоял небольшой гарнизон из запорожцев во главе с назначенным кошевым полковником, жили зимовые, то есть семейные казаки, не пожелавшие войти в «товарищество», и такие как я, не заслужившие пока этого права и находящиеся на «испытательном сроке».

Поселился я, по совету Данилы, у всё того же Евстафия Корча. Старый казак зимовать в самой Сечи не любил, предпочитая пережидать морозы в собственной хате, что построил ещё в молодости в паланке. Пары монет вполне хватило, чтобы встать у Евстафия до самой весны на полный кошт, включающий в себя крышу над головой, немудрёное пропитание и долгие истории о былом длинными зимними вечерами. Ещё за два дуката опытный рубака каждый день пластался со мной на саблях, обучая различным хитрым приёмам, выученным им за долгую жизнь. К моему обучению Корч подошёл серьёзно, не давая заезжему московиту спуску, ибо, по его словам, на мой бой с Щербиной, ему даже глядеть тошно было.