Когда предположено было вывести Добровольцев в резерв главнокомандующего, это обстоятельство вызвало величайшее волнение в Донском штабе, считавшем, что Добровольческий корпус оставляет фронт и уходит на Новороссийск. Под влиянием донских начальников ген. Сидорин предложил план – бросить Кубань, тылы, сообщения и базу и двинуться на север. Это была бы чистейшая авантюра – превращение планомерной борьбы в партизанщину, обреченную на неминуемую и скорую гибель. План этот я категорически отклонил. Но переговоры между донскими начальниками и ген. Сидориным о самостоятельном движении на север, по-видимому, продолжались, так как в одну из затянувшихся поездок ген. Сидорина на фронт, когда порвалась связь с ним, начальник Донского штаба ген. Кельчевский выражал свое опасение: «Как бы генералы не увлекли командующего на север».

Когда сведения о плане, предложенном Донским командованием, дошли до Добровольческого штаба, они вызвали там целую бурю: в намерении Донцов идти на север Добровольцы усматривали желание их пробиться на Дон и распылиться там, предоставив Добровольцев их собственной участи, если… не что-либо худшее.

В ночь на 2 марта правый фланг Донской армии, после неудачного боя под Кореновской, откатился к Пластуновской (30 в. от Екатеринодара), эшелонируясь между ней и Екатеринодаром. Добровольческий корпус сдерживал противника в районе Тимашевской – в 90 верстах от переправы через Кубань (ст. Троицкая), имея уже в своем тылу неприятельскую конницу. Это обстоятельство, в связи с общей неустойчивостью фронта и полной неудачей на Тихорецком направлении, побудило ген. Кутепова отдать приказ об отводе корпуса на переход назад. Ген. Сидорин отменил это распоряжение, приказав Добровольческому корпусу 2 марта перейти в контратаку и восстановить свое положение у Тимашевской… В этом распоряжении Добровольческий штаб увидел перспективу окружения и гибели[162]. Столкновение грозило принять крайне острые формы, и в целях умиротворения я счел необходимым изъять корпус ген. Кутепова из оперативного подчинения командующему Донской армией, подчинив его непосредственно мне.

Отступление продолжалось. Всякие расчеты, планы, комбинации разбивались о стихию. Стратегия давно уже перестала играть роль самодовлеющего двигателя операций. Психология массы довлела всецело над людьми и событиями.

4 марта я отдал директиву об отводе войск за Кубань и Лабу и об уничтожении всех переправ. Фактически переправа кубанских и донских частей началась еще 3-го и закончилась 4-го. 5-го перешел на левый берег Кубани и Добровольческий корпус после упорных боев с сильной советской конницей, пополненной восставшими кубанцами. Донесения отмечали доблесть славных Добровольцев и рисовали такие эпические картины, что, казалось, оживало наше прошлое. Движение, например, в арьергарде полковника Туркула с Дроздовским полком сквозь конные массы противника, стремившегося окружить и раздавить его… При этом Туркул, «неоднократно сворачивая полк в каре, с музыкой переходя в контратаки, отбивал противника, нанося ему большие потери».

Представители союзных держав, обеспокоенные стратегическим положением Юга, просили меня высказаться откровенно относительно предстоящих перспектив. Мне нечего было скрывать:

– Оборонительный рубеж – р. Кубань. Подымется казачество – наступление на север. Нет – эвакуация в Крым.

Вопрос об эвакуации за границу в случае преждевременного падения Крыма представлялся чрезвычайно деликатным: поставленный прямо союзникам, он мог бы повлиять на готовность их продолжать материальное снабжение армии; брошенный в массу – он мог бы подорвать импульс к продолжению борьбы. Но доверительные беседы с принимавшим горячее участие в судьбах Юга ген. Хольманом и с другими представителями союзников приводили меня к убеждению, что и в этом, крайнем случае мы не остались бы без помощи[163].

Задача, данная ген. Шиллингу, оказалась непосильной для его войск[164] ни по их численности, ни, главным образом, по моральному состоянию их. Неудачи на главном – Кубанском театре и неуверенность в возможности морской эвакуации вносили еще большее смущение в их ряды.

Усилия Одесского штаба пополнить войска не увенчались успехом. Многочисленное одесское офицерство не спешило на фронт. Новая мобилизация не прошла: «по получении обмундирования и вооружения большая часть разбегалась, унося с собой все полученное»; почти поголовно дезертировали немцы-колонисты; угольный кризис затруднял до крайности войсковые перевозки.

При таких условиях тыла протекали операции.

В начале января ген. Шиллинг, оставив на Жмеринском направлении небольшую часть галичан, стал стягивать группу ген. Бредова в район Ольвиополь – Вознесенск, чтобы отсюда нанести фланговый удар противнику, наступавшему правым берегом Днепра от Кривого Рога к Николаеву. Но наступлением с этой стороны советских войск ранее окончания нашего сосредоточения корпус ген. Промтова, действовавший в низовьях Днепра, был опрокинут и стал уходить поспешно к Бугу. 18 января корпус этот, почти не оказывая сопротивления, оставил Николаев и Херсон; дальнейшее наступление большевиков с этих направлений на запад выводило их в глубокий тыл наших войск, отрезывая их от сообщений и базы.

С этого дня фронт неудержимо покатился к Одессе. Между тем положение Одессы становилось катастрофическим. Все обращения Ставки и Одесского штаба к союзникам о помощи транспортами не привели ни к чему: британский штаб в Константинополе на предупреждения ген. Шиллинга и одесской английской миссии телеграфировал: «Британские власти охотно помогут по мере своих сил, но сомневаются в возможности падения Одессы. Это совершенно невероятный случай»[165]. Наше морское командование в Севастополе, которому приказано было послать все свободные суда в Одессу, как оказалось впоследствии, саботировало и одесскую, и новороссийскую эвакуацию, под разными предлогами задерживая суда… на случай эвакуации Крыма. Угольный кризис не давал уверенности в возможности использования всех средств Одесского порта. Небывалые морозы сковали льдом широкую полосу моря, еще более затрудняя эвакуацию.

А фронт все катился к морю. 23 января ген. Шиллинг отдал директиву, в силу которой войскам под общим начальством ген. Бредова надлежало, минуя Одессу, отходить на Бессарабию (переправы у Маяков и Тирасполя). Отряд ген. Стесселя в составе офицерских организаций и государственной стражи должен был прикрывать непосредственно эвакуацию Одессы; английское морское командование дало гарантию, что части эти будут вывезены в последний момент на их военных судах, под прикрытием судовой артиллерии.

Началась вновь тяжелая драма Одессы, в третий раз испытывавшей бедствие эвакуации.

25 января в город ворвались большевики, и отступавшие к Карантинному молу отряды подверглись пулеметному огню. Английский флот был пассивен. Только часть людей, собравшихся на молу, попала на английские суда, другая, перейдя в наступление, прорвалась через город, направляясь к Днестру, третья погибла.

На пристанях происходили душу раздирающие сцены.

Вывезены были морем свыше 3 тыс. раненых и больных, технические части, немало семейств офицеров и гражданских служащих, штаб и управление области. Много еще людей, имевших моральное право на эвакуацию, не нашли места