— Прости меня, — сказала она.

Она спала там все эти годы? Жила в нашем доме, спала в кровати Мэйв?

Мэйв посмотрела ей прямо в глаза и прошептала:

— Шучу.

Норма покачала головой:

— Как же я скучала, когда вы ушли.

— В смысле когда ваша мать нас выставила? — Мэйв не могла сдержаться, даже если и хотела. Она слишком долго ждала.

— Да, — сказала Норма. — И все время с тех пор до этого момента.

— Как у мамы дела? — спросила Элна, как будто это не было очевидно. Возможно, она просто хотела сменить тему. Понять, что прямо сейчас происходит между Нормой и Мэйв, она была неспособна. Она не знала подробностей.

На кофейном столике стояла коробка с одноразовыми платочками. Будь Андреа в добром здравии, она бы не допустила подобного. Норма подошла к столику, выудила из коробки платок.

— Прогрессирующая афазия на ранней стадии — ну, или просто Альцгеймер. Точно не знаю, но оно и не важно — помочь ей все равно уже нечем.

Похоже, в тот момент собственная мать заботила Норму меньше всего.

— Ты за ней ухаживаешь? — спросила Мэйв. Мне казалось, она вот-вот харкнет на ковер.

Норма качнула рукой в сторону латиноамериканки:

— Большая часть забот легла на Инез. Я лишь пару месяцев назад приехала.

Инез улыбнулась. В конце концов, речь была не о ее матери.

Подошла Элна, опустилась на колени рядом с Андреа, надела ей туфли и села на диван, так что хрупкая вдова моего отца оказалась зажатой между нами.

— Как здорово, что ваша дочь вернулась домой, — сказала она моей мачехе.

Андреа, по-прежнему причмокивая, впервые за все время посмотрела на мою мать и указала на картину, висевшую на противоположной от портретов Ванхубейков стене.

— Моя дочь, — сказала она.

Мы все оглянулись и увидели портрет моей сестры, висевший там же, где всегда. Мэйв десять лет, ее блестящие черные волосы ниспадают на плечики в красном пальто, позади нее обои обсерватории — грациозные ласточки летают над головками роз, ее синие глаза блестят. Любой, кто посмотрел бы на эту картину, задумался бы, что сталось с той девочкой. С тем чудесным ребенком, перед которым был распахнут весь мир и все звездное небо в придачу.

Мэйв обошла диван, на котором мы сидели, и пересекла комнату, встав рядом с девочкой, которой когда-то была.

— Я была уверена, что она выбросила портрет.

— Нет, она его любит, — сказала Норма.

Андреа качнула головой, указав на картину:

— Моя дочь.

— Нет, — сказала Мэйв.

— Моя дочь, — вновь сказала Андреа. Потом повернулась, посмотрела на Ванхубейков: — Мои родители.

Мэйв стояла на месте, будто пытаясь свыкнуться с этой мыслью. Когда же она протянула руки и взялась с обеих сторон за раму, чтобы снять картину со стены, мы обмерли. Рама была широкой, лакированной, черной — несомненно, чтобы подчеркнуть цвет волос Мэйв, но сама по себе картина была размером в половину десятилетнего ребенка. Мэйв с трудом отцепила проволоку от гвоздя, и Норма протянула руку за холстом, чтобы помочь ей. Картина отошла от стены.

— Она тяжелая, — сказала Норма и протянула руки, желая помочь.

— Справлюсь, — сказала Мэйв. Там, где висела картина, на обоях остался темный прямоугольник.

— Подарю ее Мэй, — сказала мне сестра. — Мы с ней здесь похожи.

Андреа разгладила мой носовой платок на коленях. Затем начала складывать его снова — каждый из четырех углов к середине.

Мэйв остановилась и посмотрела на Норму. Не выпуская картину из рук, она потянулась к нашей сводной сестре и поцеловала ее.

— Мне следовало бы вас навещать, — сказала она. — Тебя и Брайт.

И вышла из дома.

Я думал, Андреа запаникует, когда я поднимусь с дивана, или что утрата картины вызовет в ней вспышку ярости, но она была слишком поглощена моим носовым платком. Когда я встал, она на мгновение потеряла равновесие, а затем привалилась к моей матери, как растение, которое нужно подвязать. Мама приобняла ее — почему нет? Мэйв все равно уже ушла.

Подойдя к дверям, я слегка обнял Норму. Я не знал, что теперь Мэйв думает о девочках, но этот жест казался оправданным. В конце концов, нас было четверо. Четверо детей в горящем доме — и лишь двоим удалось выбраться.

— Я выйду через минуту, — сказала мне мама. Забавно было видеть двух миссис Конрой, сидящих вместе; впрочем, «забавно» — не совсем подходящее слово: та, что пониже ростом, напоминала наряженную куклу, та, что повыше, как обычно, ангела смерти.

— Сиди сколько угодно, — сказал я, именно это и имея в виду, — хоть до конца времен. А мы с сестрой в машине подождем.

Я вышел через стеклянные двери в прекрасный, клонившийся к вечеру день. Смотреть на мир с этой точки зрения было совсем не странно, да это и не имело никакого значения. Мэйв сидела на водительском месте, картина лежала сзади. Стекла были опущены, она курила. Когда я забрался в машину, она протянула мне пачку.

— Клянусь тебе, я давно не курю, — сказала она.

— Я тоже, — ответил я и чиркнул спичкой.

— Это все взаправду?

Я указал на большое пятно на моей рубашке, на следы помады и туши.

Мэйв покачала головой.

— Андреа тронулась рассудком. Ну что это за справедливость такая?

— У меня такое чувство, что мы высадились на Луне.

— А Норма! — Мэйв посмотрела на меня. — Господи, бедная Норма.

— Зато теперь у тебя есть портрет дочери Андреа. Мне бы уж точно духу не хватило.

— Я была уверена, что она его сожгла.

— Она любила дом. И все, что в нем.

— За некоторым исключением.

— Ну, вот она и избавилась от нас. Достигла идеала.

— Там ведь и правда все идеально, — сказала она. — Даже не верится. Не знаю, чего я ожидала, но я думала, что после нашего ухода начнется упадок. Мне всегда казалось, дом не выстоит без нас. Не знаю, скукожится. Дом, чахнущий от горя, — такое вообще возможно?

— Ну, если он благородных кровей…

Мэйв рассмеялась:

— Значит, этот — полукровка. Я тебе когда-нибудь рассказывала о художнике?

Что-то я слышал. Обрывки. Теперь же мне хотелось знать все подробности. «Расскажи».

— Его звали Саймон, — сказала она. — Он жил в Чикаго, но родом был из Шотландии. Он был очень знаменит, ну или так мне в мои десять лет казалось.

— Картина ему удалась.

Мэйв оглянулась на заднее сиденье:

— Да. Портрет хорош. Но это правда как будто Мэй, скажи?