Впрочем, впечатление от того, что Бейкер сказал тем утром, было перекрыто – по меньшей мере в краткосрочном плане – тем, что он делал днем. Потому что заголовки газет оповещали о его спонтанной (договоренность об этом была достигнута лишь предыдущей ночью) встрече с премьер-министром Восточной Германии Хансом Модровым и несколькими оппозиционными политиками. Так получилось, что встреча прошла в Потсдаме – неподалеку от того места, где в 1945-м состоялась встреча Черчилля, Сталина и Трумэна, на которой обсуждались завершение войны в Европе и план послевоенной оккупации Германии. Кстати, сам Бейкер писал о Потсдамской конференции в своей диссертации, которую защитил в Принстоне в 1952 г.[586]

После завершения выступления в пресс-клубе Бейкера на «мерседесе» повезли к Бранденбургским воротам, и это стало первым (и последним) визитом госсекретаря США в Германскую Демократическую Республику. «Поездка в Потсдам оказалась моей самой сюрреалистичной поездкой в качестве госсекретаря», – вспоминал Бейкер. «В сгущавшихся сумерках мы пересекли юго-восточную часть Берлина и подъехали к Глиникскому мосту, представлявшему собой проржавевшую стальную конструкцию – к «знаменитому месту обмена шпионами». После проезда по мосту западногерманская полиция прямо в стиле Ле Карре, что «очень напоминало гусеницу, сбрасывающую свой кокон», передала нас своим восточногерманским коллегам. Проезд с Запада на Восток, заметил один из сотрудников Бейкера, была словно «путешествие из мира цвета в черно-белый мир»[587].

Еще хуже все оказалось по приезде в Потсдам. Здесь поблекшее величие Пруссии XVIII в. лишь угадывалось сквозь помпезный бетонный модернизм ГДР. По мере того как они приближались к потсдамскому «Интеротелю», «все вокруг серело: одежда, здания, люди, настроение. Дороги были пустынными, если не считать нескольких крошечных «трабантов» с едва различимыми огнями фар, словно тараканы сновавших по улицам, как по темному, грязному кухонному полу». Бейкеру никогда не нравился Западный Берлин – этот «далеко не самый многоцветный из городов», как он вежливо это называл – но в сравнении с монохромным Потсдамом «он выглядел как Таймс-сквер или площадь Пикадилли»[588].

Когда в отеле он встретился с восточными немцами, Бейкер в разговоре упирал на «ненасилие», «мирный характер реформ», свободные выборы и «стабильность», при этом сами детали их переговоров не имели большого значения[589]. Позднее Бейкер заметил, что его воспоминания о встрече с Модровым были такими же мимолетными, «как и сам режим Модрова». Но сам факт встречи значение имел. На следующей неделе в Восточный Берлин приезжал Миттеран. Бейкер добрался туда раньше, чтобы продемонстрировать руководящую роль США в германском вопросе. Однако там была и обратная сторона. Некоторые представители прессы истолковали визит Бейкера в Потсдам как попытку «укрепить» правительство ГДР и затормозить стремление Бонна к быстрому объединению. Они сделали это, связав поездку Бейкера в Потсдам со встречей послов Четырех держав в Союзной комендатуре накануне, которая так оскорбила Коля[590].

Что было еще хуже, так это то, что пока Большая четверка вела разговоры, канцлер обратился к руководству своей партии по поводу будущего Германии. Стремясь успокоить страны-победители, которые все, кроме США, были на взводе из-за его «Программы 10 пунктов», Коль изо всех сил старался объяснить, что он не хочет «создавать сверхсильную Германию» и что он не будет «действовать, не посоветовавшись» с Четырьмя державами[591]. Но затем показалось, что союзники сами решили действовать бесцеремонно и через его голову, и, что добавляло ему горечи к уже полученной травме, государственный секретарь предпринял самостоятельный шаг: в одностороннем порядке, публично и беспрецедентно – отправился на переговоры с восточными немцами. В контексте подобных историй, циркулировавших в мировой прессе, вся поездка Бейкера в Берлин стала широко рассматриваться как полная пиар-катастрофа. Позже он написал канцлеру Германии записку с глубокими извинениями на этот счет[592]. А что касается идей, изложенных в его выступлении в пресс-клубе, то, прежде чем быть оцененными по достоинству, им требовалось время.

16 декабря, возвращаясь из Европы, Бейкер пересекся с Бушем и Скоукрофтом на острове Сен-Мартен во французской Вест-Индии, чтобы присоединиться к переговорам с Франсуа Миттераном и его министром иностранных дел Роланом Дюма. Участники встречи в «повседневной одежде под полосатым тентом» расслабились на пляже роскошного курорта и болтали в течение часа за ланчем с «омарами, козьим сыром, вином “Шассань-Монраше”

и шоколадными пирожными». Для Бейкера солнечное небо и приятный бриз были настоящим наслаждением после холода и сырости Берлина. После еды они продолжили свои дискуссии, пока два президента прогуливались по пыльному песку. Все беседы шли на английском, без переводчика, что усиливало неформальность и закрытость мероприятия. Это было тем более ценно, что Франция была, как известно, колючим союзником[593].

Разговор касался широкого круга тем будущего Европы. Непосредственно о Германии говорили мало, но было ясно, что американцы использовали этот мини-саммит, чтобы привлечь французов на свою сторону. Это было особенно важно, потому что, как сухо выразился Коль во время ужина с президентом в Брюсселе, Тэтчер была «довольно сдержанна» в вопросе объединения. Буш расхохотался: «Это еще мягко сказано»[594]. Миттеран пришел к тому же выводу неделей ранее в Страсбурге, когда Тэтчер достала свои карты Европы военного времени и заявила: «Мы должны установить некоторые ограничения для немцев»[595].

К этому времени, конечно, Миттеран уже смирился с объединением Германии, но он предупредил Буша: «Это может вызвать дипломатический кризис, если все пойдет слишком быстро. Это имело бы неправильный эффект и осложнило бы отношения между Востоком и Западом в то время, когда Запад побеждает безо всяких усилий». Как и американцы, он опасался анархии в ГДР и поэтому считал, что «события в Германии должны быть связаны с событиями в НАТО и ЕС». Миттеран настаивал, говоря Бушу, так же как и Колю: «Мы должны двигаться в направлении контроля над вооружениями, интеграции в ЕС, Европейского валютного союза и сотрудничества между США и ЕС одновременно, чтобы создать новую Европу. В противном случае мы вернемся в 1913 год и можем потерять все». Если Германии позволить объединиться, а потом вести себя как ей заблагорассудится, Европа может оказаться на грани еще одной Большой войны. История занимала большое место в сознании француза, но, будучи сторонником европейского проекта, он видел способ вырваться из тьмы прошлого[596].

На совместной пресс-конференции Миттеран публично высказался в отношении Германии. «Я часто проводил это сравнение, в том числе с президентом Бушем: если лошади в упряжке не будут двигаться с одинаковой скоростью, произойдет несчастный случай. И мы должны решать немецкую проблему в частности, и проблему Восточной Европы в темпе, который должен быть гармоничным, должен соответствовать темпу европейского строительства[597]. Фраза Миттерана о «лошадях в упряжке» была довольно двусмысленной. Она могла относиться и к ЕС в целом или только к Четырем державам. Но что