его же высказывания, сказанные годом позже, выразил сомнение в целесообразности подрыва железнодорожного полотна. И риск для подрывников большой, и толку мало. Ремонтной бригаде заменить рельсу и сделать подсыпку — на два часа работы. А вот если рвать эшелоны, тут будет совсем другой эффект. Илья Григорьевич меня поддерживал, но объяснял невозможность этого тем, что у партизан не хватит сноровки это сделать:

— Идея, конечно, хорошая, я сам о таком думал, но для этих дел нужны подготовленные люди.

Кивнув, соглашаясь с его словами, я ничего не сказал о моем разговоре с Судоплатовым о создании развед-диверсионных групп нового поколения. Надо будет — тот сам скажет. Точнее говоря, конечно, скажет. А если вдруг наверху забудут о Старинове, то я всегда напомню. Такими людьми не разбрасываются. Он по части соображалки даже мне громадную фору даст…

Тут к полковнику подскочил похожий на медвежонка, из-за толщины комбеза, летун и уволок его к самолету. Мы только и успели попрощаться. А через двадцать минут и меня усадили в транспортник, который, порычав моторами, устремился в вечереющее небо.

Глава 9

— Ай молодца! Ну — герой!

Колычев крутил меня во все стороны, оглядывая регалии и похлопывая по плечу. Я к нему пришел представиться в связи с прибытием и теперь вместе с полковником радовался встрече. Потом он отправил меня отдыхать после перелета, на прощание сказав:

— После обеда ко мне. Буду вводить тебя в курс дела. А дела нам предстоят нешуточные.

Я, конечно, вякнул, что вовсе не устал и готов вводиться хоть сейчас, но Иван Петрович все равно меня отослал, сказав, что он не готов. К Гусеву было идти или слишком поздно, или очень рано, это как посмотреть, поэтому пошел спать. В кубрике застал ожидающего Леху. Я, когда прилетел, сначала к нему заскочил, и теперь он, порубав большими скибками хлеб и открыв пару банок консервов, сидел полностью одетый, изо всех сил выпячивая грудь. Оба-на! Бывший расхититель социалистической собственности молча, с горящими глазами, хвастался сияющей в свете лампочки медалью «За отвагу!».

— Ну, молоток! Поздравляю!

— И я вас, товарищ старший… ой, товарищ капитан, поздравляю!

Потом Пучков с детской непосредственностью начал разглядывать золотую звездочку и орден. Когда мне это надоело, спросил:

— Так ты командира и свежеиспеченного героя всухую ужином кормить будешь?

Леха опять ойкнул и, нырнув под стол, извлек пузатую бутылку с импортной этикеткой. Ни хрена себе струя! Я взял бутылку, вчитался и потрясенно поинтересовался:

— Это же Курвуазье! А ну колись, ворюга мелкий, где ты его раздобыл?

Пучков на ворюгу не обиделся, а выкладывая шоколадку и мелкий зеленоватый лимон, от вида которого я еще больше обалдел, рассказал:

— Это ребята-разведчики со сто тридцать втогого полка. Они в поиске офицера взяли и трофеи прихватили. А когда про тебя узнали, ну, про награду, то одну бутылку подарили. Сказали, что когда приедешь и к ним зайдешь, еще чего-то тебе презентовать хотят.

— Вот и добре… Эх, жалко, Сереги нет! Сейчас бы вообще, душевно посидели!

Но и при отсутствии Гусева посидели тоже хорошо. Откуда-то среди ночи, узнав о моем приезде, нарисовались еще трое знакомцев. Мишка — наш радист, которого я в госпитале навещал, Прохорыч, командир комендантской роты, и Витя-длинный — особист из штаба армии. Приговорив с ними бутылку трофейного коньяка и выслушав поздравления и последние новости, разошлись баиньки.

А наутро первый, кто меня поймал, был бригадный комиссар Серюков. Он налетел на меня как ястреб на мышь.

— А, товарищ Лисов, здравствуйте! Вот вас-то я и ищу!

Комиссар лучился такой радостью, поздравляя с наградой, что я сразу заподозрил недоброе. Нет, конечно, и среди этих политических говорунов попадаются изредка нормальные люди. Но ключевое слово тут — изредка. В основном балаболы. Но, кстати, Серюков относился по моей классификации к более или менее нормальным людям. И на передовой хоть изредка, но появлялся, да и по жизни себя мудаком старался не выставлять. Поэтому нацепил приветливое выражение на физиономию и тоже поприветствовал бригадного:

— Здравия желаю, товарищ комиссар! А по какому вопросу я вам понадобился?

— О, это вопрос важный, можно сказать, государственный. Но нам, наверное, неудобно его будет в коридоре обсуждать, поэтому пройдемте в кабинет. — И широким жестом показал направление.

Ну, пройдемте так пройдемте. Я потопал, куда указали, напевая про себя по ассоциации появившиеся строчки про то, что в комнатах наших сидят комиссары и девочек наших ведут в кабинет. Интересно, что за вопрос государственный этот проводник идей придумал? Хотя у них все вопросы государственные, от отсутствия чайного сервиза на столе члена военного совета до освещения последней передовицы «Правды».

Но Серюков, как только вошли в помещение, что он громко окрестил кабинетом, сразу огорошил предложением вступить в ряды самой прогрессивной и руководящей. В партию то есть блатовал, фантик плюшевый! Странно… До него никто таких поползновений не совершал. Наверное, связываться не хотели, а бригадный решил рискнуть. Трындел, что понятие герой Союза и партия — это как близнецы-братья. Мол, как только я вступлю в ряды, люди ко мне моментально потянутся и станут равняться. Брать, так сказать, пример во всем. Тут он осекся, видно, вспомнив мои невинные шалости типа переправки машины с американской консервированной колбасой из столовой штаба в госпиталь и бития морды комиссару полка — стукачу. Помотал головой и уточнил, что теперь я, конечно, буду подавать пример дисциплинированного командира и своим поведением воодушевлять бойцов на беспримерные подвиги, но исключительно в рамках социалистической законности. И вообще быть членом партии — это до невозможности круто и почетно. Рулез, можно сказать.

Я слушал, радостно улыбаясь, кивая в нужных местах, удивленно делал брови домиком, когда комиссар в запале начинал чесать цитатами из классиков. В голове же крутилась неожиданно появившаяся мысль — почему раньше количество народа в армии все больше измеряли штыками да саблями. А сейчас исключительно членами. Я не Фрейд, но ассоциации возникают странные. Серюков заливался соловьем,