Как бы там ни было, Барбат и Фамулим последовали за ним. Фамулим, прежде чем ее заслонило выпуклое дно корабля, помахала рукой – несомненно, Бальдандерс с доктором подумали, будто она прощается с ними, но я-то знал: жест ее адресован мне. Хлестнувшая по лицу пелена дождя залила глаза, ослепила, несмотря на капюшон плаща.

Поначалу медленно, а затем все быстрее, быстрее корабль приподнялся и устремился прочь – ни в небеса, ни на север, ни на юг, ни на восток, ни на запад, но в направлении, коего я ни за что не смог бы указать, едва он исчез вдали.

Бальдандерс повернулся ко мне:

– Ты слышал их.

– Верно, я говорил с ними, – ответил я, не понимая, что он имеет в виду. – Доктор Талос сам пригласил меня внутрь после того, как отворил ворота в стене.

– Они ничего не сказали мне. И не показывали ничего.

– Однако увидеть их корабль, побеседовать с ними – все это уже кое-что, – заметил я.

– Они гонят меня вперед. Вперед и вперед, неизменно вперед. Точно быка на бойню.

Подойдя к зубчатому парапету, он устремил взгляд в бескрайний простор озера, под ударами ливня казавшееся морем кипящего молока. Зубцы стены возвышались над моей головой на добрых полдюжины пядей, однако Бальдандерс оперся о них, словно о перила, и я заметил в одном из сжатых кулаков великана лазурный свет Когтя. Доктор Талос, дернув меня за плащ, негромко забормотал, что нам лучше убраться внутрь – ливень-то вон как разгулялся, но я не сдвинулся с места.

– Началось это задолго до твоего появления на свет. Сперва они помогали мне, пусть хотя бы наталкивая на мысли да задавая вопросы. Теперь только намекают: вот, дескать, такое тоже возможно, а как – изволь догадаться сам. А сегодня даже на намек не расщедрились.

Желая внушить ему, чтоб впредь прекратил опыты над островитянами, однако не зная, как к этому подступиться, я сказал, что видел в действии его взрывчатые пули – уж точно чудесное, великое изобретение.

– Натрий, – пояснил он, повернувшись ко мне лицом и вскинув огромную голову к темному небу. – А ты – полный невежда. Натрий – просто элементарное вещество, порождаемое морем в неисчерпаемом изобилии. По-твоему, будь он не обычной игрушкой, я дал бы его рыбакам? Нет, мое величайшее деяние, причем единственное, – это я сам. Я сам!

– Оглядись вокруг, – шепнул мне доктор Талос. – Неужели не видишь? Все именно так, как он говорит.

– О чем ты? – прошептал я в ответ.

– А замок? А чудовище? А ученый муж? Мне самому только что пришло в голову… Ты ведь наверняка понимаешь: тени важных событий прошлых времен накрывают целые эпохи, и в точности так же ныне, когда солнце клонится к закату, наши тени стремительно тянутся в прошлое, дабы растревожить грезы человечества.

– Ты безумец, – сказал я. – Не в своем уме либо шутишь.

– Не в своем уме? – пророкотал Бальдандерс. – Это ты, ты безумен! Влез в разговор со своими фантазиями о теургии… То-то они, должно быть, смеются сейчас над нами! Смеются и думают, будто все мы – такие же варвары… в том числе я, трудящийся вот уже третью жизнь!

С этим он вытянул вперед руку и разжал кулачище. На сей раз Коготь засиял и у него на ладони. Я потянулся за камнем, но великан внезапно швырнул его вдаль. Как же он вспыхнул во мраке, пронизанном струями ливня! Словно сама ясная Скульд пала с ночного неба…

Поодаль, снизу, раздались вопли озерного люда, ждавшего за стеной. Я никакого сигнала им не подавал – сигналом послужил единственный поступок, кроме, пожалуй, нападения на мою собственную персону, который мог подтолкнуть меня к началу штурма. Не успел отзвучать их вопль, как «Терминус Эст» со свистом покинул ножны. Готовясь к удару, я поднял меч, но прежде чем сумел сблизиться с великаном, доктор Талос, пружиной метнувшись вперед, заступил мне путь. Оружие, поднятое им, дабы отразить удар, я полагал всего-навсего тростью, и, не разорви мое сердце утрата Когтя, расхохотался бы, рассекая ее пополам. Однако клинок меча зазвенел о сталь, и, хотя отбил трость, удар доктор выдержал, а прежде чем мне удалось вновь обрести равновесие, промчавшийся мимо Бальдандерс швырнул меня о парапет.

Увернуться от выпада доктора мне не удалось, но, видимо, плащ цвета сажи ввел его в заблуждение: острие, вскользь зацепив ребра, лязгнуло о камень. В ответ я ударил противника рукоятью меча, и тот, оглушенный, мешком рухнул с ног.

Тем временем Бальдандерс скрылся из виду. Оглядевшись, я понял, что его бесшабашный рывок вел прямиком к двери за моею спиной, а удар он нанес мимоходом, без раздумий – так человек, занятый неким делом, мог бы задуть свечу, прежде чем выйти из комнаты.

Доктор распростерся без чувств на вымощенной булыжником крыше башни – при свете солнца, наверное, тускло-серой, однако сейчас, под струями ливня, казавшейся черной, как уголь. Рассмотрев его рыжие волосы и бородку, я обнаружил, что лежит он на животе, неестественно вывернув голову набок. Казалось бы, бил я не так уж сильно, хотя, возможно, как говорят некоторые, сам не сознаю, насколько силен… но, очевидно, при всем своем петушином задоре доктор Талос был много слабее любого из нас, а Бальдандерс о том не догадывался. В эту минуту я мог без труда покончить с ним, ударив мечом так, что уголок затупленного острия глубоко погрузился бы в череп, словно в масло.

Вместо этого я подобрал оружие доктора – узкую серебристую полоску, выпавшую из его рук. Оружие оказалось клинком с односторонней заточкой, не шире моего указательного пальца, зато весьма острым – как и положено клинку хирурга. Оглядев рукоять, я понял, что это всего лишь набалдашник трости, которую я много раз при нем видел. Выходит, доктор Талос носил в трости оружие наподобие того, что обнажил Водал в некрополе. При мысли о том, что он втайне от меня, шагавшего рядом с «Терминус Эст» за плечом, нес его столько лиг, я улыбнулся струям проливного дождя. От предназначенного мне удара о камень острие обломилось. Я швырнул клинок через парапет, вслед за выброшенным Бальдандерсом Когтем, и двинулся в его башню, полный решимости покончить и с ним.

По пути наверх я, целиком поглощенный беседой с Фамулим, не обращал внимания на комнаты, которые мы проходили. Верхняя запомнилась мне лишь как помещение, словно бы сплошь задрапированное алой тканью. Сейчас я разглядел там алого цвета сферы, светильники, горящие без огня, совсем как серебряные цветки, свисавшие с потолка той комнаты, где я познакомился с существами, коих больше не мог называть какогенами. Шары те венчали собою подставки из слоновой кости, с виду легкие, тонкие, словно косточки птицы, высившиеся над полом – вернее, не столько над полом, сколько над целым морем всевозможных тканей, одинаково красных, но отличавшихся друг от друга оттенками и фактурой. Под потолком комнаты растянут был балдахин, поддерживаемый атлантами, тоже алый, однако расшитый тысячей серебряных пластинок, отполированных почти столь же безукоризненно, как зеркальная броня преторианцев Автарха.

Только на нижних ступенях лестницы, почти спустившись в комнату, я понял, что передо мной всего-навсего спальня гиганта Бальдандерса, вернее – огромная, впятеро больше обычной, постель, устроенная вровень с полом и устланная малиновым ковром, по которому в беспорядке разбросаны светло-вишневые и карминовые простыни да покрывала. Еще миг, и среди скомканных простыней мелькнуло лицо. Стоило мне поднять меч, лицо исчезло, однако я, сойдя с лестницы, отбросил в сторону одно из мягких полотнищ. Прятавшийся под ней катамит (если он вправду был катамитом) поднялся и уставился на меня с отвагой, порой проявляемой маленькими детьми. Впрочем, он действительно был совсем ребенком, хотя ростом немногим уступал мне – обнаженный мальчишка, настолько пухлый, что его отвисший живот закрывал крохотные гениталии. Плечи мальчишки напоминали розовые подушки, перевитые золотыми шнурами, в ушах покачивались золотые кольца с подвешенными к ним миниатюрными колокольчиками, а волосы тоже сверкали золотом, и он глядел на меня из-под золотой челки огромными синими глазами младенца.