— Заткнись, — прорычал Рваное Лицо.

— Однако твоя логика никуда не годится. Как ни крути, ты атаковал меня первым. Даже если бы я напал на тебя сейчас, это засчиталось бы как самооборона. Так что это у меня есть моральное право навредить тебе, а не наоборот, — Вогт вздохнул. — Ты плохо придумал.

— Считаешь, ты очень умный? — оскалился Рваное Лицо.

— Да, я умный, — после короткого раздумья согласился Вогт и, чтобы утешить Рваное Лицо, добавил: — Впрочем, я могу быть каким угодно. Каким угодно. Выбирай.

Рваное Лицо рассмеялся, но кроме злобы в его смехе ничего больше не было. Его зрачки были черны и пусты, как высохшие колодцы. Вогтоус заглянул в них с тревогой, но за него, не за себя.

— Поймать тебя было так легко, как ни одного дурака ранее.

— Я умный, — возразил Вогт, уносясь в какие-то свои мысли. Иногда он посматривал на Рваное Лицо, и глаза его грустнели. Как будто впервые осознав, кто такой Рваное Лицо и для чего поймал его, Вогт сказал: — Ты еще можешь отпустить меня.

— Отпустить? — вторил Рваное Лицо злобным эхом. — Нет. Мне заплатят сто пятьдесят ксантрий за тебя. Я промотаю сотню, потеряю тридцать и двадцать потрачу, спаивая очередного недотепу. Как всегда.

— В твоей душе шрамов еще больше, чем на твоем лице, пусть они и менее очевидны, — пробормотал Вогт. — А ты все наносишь себе новые. Мне этого не понять. Зачем поступать с собой так же жестоко, как поступали другие? Пожалуйста, развяжи мне руки. Тебе станет легче, вот увидишь.

— Ты ведешь странные разговоры со своим врагом, — огрызнулся Рваное Лицо.

— Нет, — улыбнулся Вогт. — Я вовсе не считаю, что ты мой враг.

— Кто же я?

Вогт расслышал угрозу в голосе Рваного Лица, но ответил безмятежно:

— Обманщик. Пожалуйста, развяжи меня.

— Заговариваешь мне зубы?

— Нет, — кротко ответил Вогт. — У меня просто болят руки.

Он поднял туго стянутые запястья. Скривившись, Рваное Лицо выхватил нож и разрезал веревку, нарочно подцепив лезвием белое Вогтово запястье. Вогт даже не поморщился, с легким удивлением рассматривая выступающие из ранки яркие красные капли.

— Почему я обманщик? — процедил Рваное Лицо сквозь стиснутые зубы.

— Разве я не говорил?

— Почему я обманщик? — свирепо повторил Рваное Лицо.

Благоразумие подсказало Вогту, что промедление с ответом может стоить ему носа, глаза, челюсти или всего разом.

— Потому что ты являешься другом. А поступаешь как враг.

— Думаешь, ты все про всех знаешь?

— Нет, — возразил Вогт. — Я даже не знаю, как и где мне искать мою подругу, хотя она для меня важнее всего на свете. Но Ветелий всегда говорил мне: слушай голос в твоей голове, и тот подскажет, что делать.

— Голос в голове? Тогда ты еще дурнее, чем кажется, — усмехнулся Рваное Лицо. — Хватит, мне надоела твоя бессмысленная болтовня. Уж твой-то голос мне слушать вовсе не обязательно. Сейчас полдень. Все начнется вечером. Придумай себе прозвище.

— Зачем? У меня есть имя.

— Здесь никому не нужно твое имя, пухлячок.

— В этом городе опасно отказываться от имени, даже на время. Здесь его слишком легко потерять и слишком сложно отыскать — уж ты-то это знаешь. А прозвище — не имя, — попытался объяснить Вогтоус. — Я не хочу.

Сложно сказать, чем его слова так разозлили Рваное Лицо, но тот до того побагровел, что даже шрамы стали почти не заметны.

— Тогда тебя заставят! — рявкнул он. — Не смей спорить со мной, безмозглый кролик!

— Кролик? — встрепенулся Вогт. — Да!

— Что — «да»? — прорычал Рваное Лицо.

— Пусть меня называют «Кролик».

Рваное Лицо немного успокоился.

— Ты будешь сожран заживо, Кролик.

— Может быть, — уклончиво согласился благоразумный Вогт. — Ни в чем нельзя быть очень уверенным.

— Сиди здесь смирно, пока я не приду за тобой, — предупредил Рваное Лицо. — Убежать ты не сможешь. Даже не пытайся.

Вогтоус кивнул.

Рваное Лицо вышел из каморки, нагнувшись в низком дверном проеме. Заскрежетали замки и засовы, и после стало тихо. Однако Вогтоус не сомневался, что Рваное Лицо все еще стоит за дверью, выжидая неизвестно чего. Вогт, в свою очередь, ожидал, что ему скажут. Не то чтобы он на что-то надеялся. Так, просто любопытно.

— Я хочу, чтобы от тебя даже уха не уцелело, — прошипел Рваное Лицо с невероятной злобой. Затем раздались его тяжелые шаги.

Вогту стало грустно. Вернее, пробудилась та грусть, что давно заняла место в его груди и с тех пор все разрасталась. Вогт точно не знал, когда она появилась. Возможно, в то зыбкое раннее утро, когда он тихо шел среди деревьев, удаляясь прочь от монастыря — единственный, кому повезло выжить, хотя такое везение порой хуже невезения. Впереди были неизвестность и бледное небо, касающееся голой земли на горизонте, такое огромное, что под ним Вогт ощущал себя совершенно ничтожным. Позади же остались потери и красная, красная кровь, которую он впервые увидел в таком количестве и которая все еще горела перед его взором. Чтобы спастись от нее, он представлял ее прозрачной, бесцветной, как роса, и так же, как роса, легко испаряющейся под солнцем. Одновременно он пытался вытеснить страшную догадку: кровь не испаряется, она высыхает и пристает намертво. «Я найду всех, кого сегодня потерял. Там, в Стране Прозрачных Листьев», — объяснил он себе, и вроде бы грусть оставила его. Но на деле она лишь затаилась.

А может, грусть появилась еще раньше — в те дни, когда он ждал возвращения Ветелия, ждал, ждал, снова ждал, но так и не дождался. Ветелий не мог просто сгинуть, пропасть навсегда и бесследно. Это… это слишком грустно, чтобы действительно случиться. Нет, Вогт найдет его там, где свет сочится сквозь листву.

Впрочем, в данный момент Вогтоус вовсе не был уверен, что сумеет отыскать дорогу в Страну Прозрачных Листьев. А ведь он должен не только добраться туда сам, но и отвести Наёмницу. И еще больше, чем заблудиться самому, он боялся не довести ее до цели.

От мыслей о Наёмнице ему стало еще грустнее. Вогт повернулся на бок и закрыл глаза. Ей не больно? Ей не страшно? Он глубоко вздохнул. Он снова, как много раз ранее, попросил Игру быть снисходительной. Конечно, Наёмница заслужила наказание. Но Игре не следует опускаться до пыток.

Только небо могло утешить его сейчас, но как увидеть его, будучи запертым в подвальной комнатушке? Что ж, зато он мог представлять его, именно такое, какое хочется: синее, лиловое и фиолетовое,