Она напряглась, подобралась.

– Знаешь… хозяйку?

– Как не знать? Всем хозяйством заведует, банею тож. Один раз подговорила мать твою кипятком обжечь, ну и рад стараться.

– Это за что?

– За дело, стало быть. Просто так не наказывала.

Она помолчала. Голос тоже умолк.

– А она… здесь?

Он не ответил. Потом вздохнул.

– Здесь-то здесь. Там, то бишь. Обижена она. Не выйдет.

– Обижена? На меня?

Голос молчал. Верея не решилась продолжать эту тему. «Посмотрим, – решила она. – Посмотрим».

– А вы… банник?

Тишина.

Верея отставила веник, присела, взглянула.

Под полком сидел белый заяц.

* * *

Так она их «возвращала», постепенно, одного за другим. Будила от сна. За банником – байницу. За байницей – сарайника, затем огородника, как только вскопала первые грядки. За огородником – овинника. Ему, бедному, совсем было нечем заняться, и Верея придумала: вместо затопки гумна пусть смотрит за компостною ямой. Овинник бранился, упирался, бараном с разбегу налетел на новый сарай. Но – послушался. Или слишком уж было скучно, или… она приказала.

Иногда, Верее казалось, она её видела. Краем глаза, вполоборота. Большая, пышная серая кошка. Не поймаешь и взглядом – мелькнёт только кончик хвоста.

Они были незлыми. Банник и байница, огородник, овинник, и даже кикимора – та всё больше пряталась и лишь иногда показывалась, обычно подталкивая к свету то, что Верея искала и не могла найти взглядом. Они не боялись молитв, не боялись икон, расставленных в красном углу. «Тоже ведь Божьи создания, – говорила, помнится, бабушка. – Им и нужно всё то же, что нам: работа, забота и ласка».

Перед тем, как идти спать, Верея теперь ставила блюдце с молоком на крыльцо, оставляла на огороде хлеб, сыр – в бане. На чердак относила любимый когда-то «сестрицей» кефир. К утру кефир не исчезал, но, ей казалось, его становилось немного меньше.

Их застали однажды, её и «сестрицу», внешне точную копию Вереи, на чердаке за варкой «зелий». Так они были увлечены, что даже та, вторая, всегда такая чуткая, не услышала. Верее порой по ночам снился тот жуткий материн крик – не крик, вопль.

Её тогда спешно увезли, а дом «травили». Сколько ей было, девять, десять?

* * *

Дом восстановлен, разбит огород, и в бане по вечерам поднимаются клубы пара. Наконец Верея пошла на станцию – встречать.

– Яна, моя Яна, – поцелуй в макушку. – Как тебе было у бабушки?

Яна поморщилась, веснушки запрыгали. Верея вела её за руку, на самых крутых местах несла на закорках.

Дом, грядки, баня, сарай – Яну всё привело в восторг.

– Мы теперь тут будем жить?

– Будем. Я скоро куплю машину.

Яна плюхнулась на новую скамью, лицо подставила солнцу. Волосы у неё русые, глаза – карие.

Верея зашла в дом.

– Слышишь? Мы будем тут жить! Дочь здесь. И я тебя не оставлю.

Повернулась налево и замерла, споткнулась, захлебнулась воздухом. С лестницы на неё смотрела женщина – глаза усталые, волосы тронуты сединой, на лбу морщины. Неужели она, Верея, так теперь выглядит?

Смотрела женщина в упор, не моргая, и на мгновенье Верея увидела: там, в глубине зрачков – девочка. Взбалмошная, неусидчивая, чересчур-таки даже общительная. Развешивает дырявые полотенца по чердаку, варит волшебные зелья.

Она помнила, домовиха, домаха. Хозяйка. Женщина медленно, нарочито моргнула, и поднялась наверх. Верея выдохнула – радостно, с облегчением.

Вернулась к дочери. Та гладила огромного чёрного кота с горящими, как угли, глазами.

– Смотри, я кольцо нашла! А правда, что в доме живёт сестричка?

– Правда. Сходи, поздоровайся. На чердаке, слева от холодильника.

По собственной воле

Никита Дубровин

Жара клейкими волнами растекалась по улице. Стоило шагнуть из относительной прохлады парадной, и жара сразу словно набросила на лицо душное влажное полотенце, свесившееся вниз и облепившее всё тело. Алевтина непроизвольно вздрогнула и нырнула в этот липкий бассейн.

До районного отдела Регистрационной Комиссии было полчаса ходу пешком или несколько минут на автобусе. Алевтина по привычке вышла на остановку – заплёванный островок асфальта в тени осыпающихся желтоватыми клочками ваты тополей. Народу на остановке почти не было. Рядом с фруктовым прилавком самозабвенно дрыхла здоровенная рыжая псина неопределяемой породы, дородная продавщица лениво отмахивалась от кружащих над виноградом и айвой ос.

Алевтина несколько минут бездумно следила за этой городской пасторалью. Размякшее созерцательное настроение прервал подъехавший автобус. Его двери с лёгким шипением распахнулись, и из чрева автобуса, словно икра, начали вываливаться пассажиры с багровыми мокрыми лицами, со свистом втягивая в себя горячий воздух. Алевтина сразу же решила идти пешком. Добровольно лезть в эту сауну на колесах не было ни малейшего желания.

Можно вернуться домой, подсказала подлая память. Дома кондиционер, дома прохладно… Заявление в РК может и подождать день-другой. Потерпишь ещё чуть-чуть, ты же вытерпела уже почти год. А комната мамы… Ну, можно просто заходить туда пореже. Не слышать мерзкого скрипа когтей по ободранным до бетона стенам, шипящего визга, не обонять затхлый запах запустения и распада, не видеть ЭТО…

Алевтина вздрогнула. Несмотря на жару, ей вдруг стало нестерпимо холодно. Она ДОЛЖНА. После того, что мама сделала ради неё, она просто ОБЯЗАНА. Хотя бы пытаться.

Она зашагала в сторону РК, стараясь по возможности прятаться в тени зданий и слегка пожухших от засухи молодых кленов. Встречных прохожих было немного, только изредка попадались жилистые тётки, прущие из супермаркета тяжеленные гроздья пакетов с провиантом. Лица у них были как лики мучеников со старых икон – измождённые и стоические, а посиневшие пальцы, вцепившиеся в пластиковые ручки, напоминали скрюченные когтистые лапы.

… Комната, погружённая в полумрак. Окна завешены старыми одеялами, через дырки в них пыльный воздух протыкают шпаги солнечного света, Распоротый в клочья диван, поролоновая начинка по всей комнате, местами наружу торчат погнутые стальные рёбра пружин. В углу, на массивном антикварном платяном шкафу притаилась нечеловечески изогнутая фигура. Острые кривые когти глубоко впились в тёмное лакированное дерево…

– Девушка, с вами всё в порядке?

Алевтина очнулась. Она стояла, наполовину согнувшись и опершись одним плечом на колючую оштукатуренную стену. Рюкзачок лежал у неё под ногами – очевидно, соскользнул с плеча. Рядом стоял молодой мужчина в свободных шортах и светлой рубашке навыпуск, и с озабоченным, хотя и несколько отстраненным вниманием смотрел на Алевтину. Обычный доброжелательный прохожий – увидел, что девушка не в себе, и подошёл спросить, как она себя чувствует.

Алевтина собралась с