вперед и исчезает во тьме. Спрашиваю товарища: «Кто такие? Зачем вы подчинились? Ведь это бандиты?» Смеется: «Эх, т. Бош! Бандиты-то – бандиты, с этим согласен, но приехали они с предписанием начальника группы войск, за его подписью… Я ведь его подпись хорошо знаю, много получал бумаг… Что мне было делать? Сопротивляться, чтобы вызвать бойню в городе? И с кем? С советскими войсками – значит, свои на своих? Другого выхода не было, я должен был подчиниться и умереть зря – главное, зря!»… Идем в комитет, на заседание, но оно не состоялось. Товарищи, ожидая нового налета, заблаговременно ушли. Потолковав с двумя дежурными членами комитета, решили, что секретарь на время уедет со мной, чтобы избежать новой такой же истории (на нем, как на секретаре, концентрировалось внимание Шарова), а я должна срочно информировать т. Овсеенко и требовать строжайшего наказания бандитов… Через два дня Шаров получил предписание от т. Овсеенко срочно сдать командование Примакову и самому возвратиться в Харьков. Но он тайком скрылся со всем своим отрядом и укатил неизвестно куда[115]. Конотопский участок фронта остался открытым, так как сил для занятия его у Примакова не было. Новые войска из тыла к нам не приходили и, вместо ответа из главного штаба на наши требования поспешить с высылкой войск, мы прочли в «Вестнике» в отделе телеграмм сообщение, что положение Советской власти в Конотопе «блестящее»… «Ha днях займем, совместно с чехословаками, Нежин и Гомель, по направлению которых посланы довольно сильные отряды»[116].

Истории, подобные шаровской, нередки были в то время, и они прекрасно характеризуют те условия, в которых приходилось нам вести войну. Нужно было действовать быстро, промедление грозило катастрофой, выбирать командиров было не из кого, партийных товарищей, знакомых хоть немного с военным делом, были только единицы, и приходилось брать тех, кто шел к нам. А к протестам товарищей с мест относились недоверчиво, объясняя их желанием «в белых перчатках делать революцию».

С 13/III к нам в штаб стали поступать тревожные донесения нашей и чехословацкой разведки о приближении противника. Чехословаки увеличили свой заслон до трех тысяч штыков и начали настойчиво добиваться от нас ответа, когда придут советские войска. Нам приходилось отвечать, что войска выехали из Харькова, хотя на ряд наших требований мы никаких ответов из главного штаба не получали. Наша группа войск пополнилась отрядом сербов, отступивших от Крут с 180 старыми солдатами, подошедшими к нам из ближайших сел, и мы насчитывали около 1000 человек. Кроме того, за время стоянки в Бахмаче нам удалось лучше сформировать наши силы – снабдить их всем необходимым и сравнительно хорошо вооружить. Будь у нас вооружение, мы могли бы количественно значительно увеличить нашу группу войск, так как с приближением немецких войск к нам стали подходить демобилизованные солдаты из занятых сел и деревень. В первые дни штаб их задерживал и сформировал хороший отряд человек в 200, но с началом сражения, за неимением винтовок, большинство их разбрелось кто куда.

14/III произошла первая стычка с подошедшими германскими войсками.

15-го и 16-го бой развернулся по всему участку фронта. Главную силу представляли чехословаки, но нашим красным солдатам приходилось идти впереди и выдерживать самые жестокие схватки. В общей сложности на нашем участке фронта имелось до четырех тысяч штыков. По сведениям чехословацкого штаба противник имел от 10 до 12 тысяч и наступал медленно, но упорно, пополняя и освежая свои силы. После двухдневных боев, длившихся с раннего утра и до поздней ночи, наши вооруженные силы, находившиеся бессменно на поле действия, заметно поубавились. Из отряда т. Кулика осталось только несколько человек, да и из них большинство раненых, в том числе и т. Кулик, из сербского отряда осталось человек 25–30, да и в остальных отрядах выбыл из строя не один десяток людей. Несмотря на значительные потери, наши держались стойко, так как плечо к плечу с ними боролись опытные чехословацкие войска. Но к вечеру 2-го дня чехословацкие войска, по распоряжению своего штаба, стали готовиться к отходу с позиции. Это вызвало острую тревогу в наших отрядах, и они настойчиво требовали от своих командиров немедленного отступления. С большим трудом удержав отряды на позиции, тов. Примаков отправился в штаб чехословаков для выяснения. Но прежде чем получить ясный ответ, ему пришлось выслушать немало разговоров насчет того, что Советская власть с такими силами не может сражаться с немецкими войсками, и добрый совет отступить пока не поздно. И только, когда он потерял терпение и решительно потребовал дать определенный ответ, ему ответили, что снимают войска, пользуясь ночным затишьем, только для замены их свежими силами. Этому заявлению не особенно верили, но хотелось верить, и им предоставили свободу действия. К 12 часам ночи началось движение чехословацких эшелонов, а к 2 часам ночи чехословаков в Бахмаче уже не было. Все чехословацкие войска с фронта были сняты, и наши отряды остались одни лицом к лицу с 10-тысячной немецкой армией. В наших отрядах началась паника. Гонец за гонцом прибывали в штаб, требуя распоряжения об отступлении, а в это время главный штаб приказывал держаться, так как подкрепление выслано. К 6 часам утра на вокзал стали прибывать отдельные отряды, самочинно снимаясь с боевого участка. И никакие уверения и убеждения не могли их заставить вернуться. Начали раздаваться протесты со стороны своих же партийных товарищей, которые отказывались подчиняться требованию штаба. К 8 часам вся группа войск была уже на вокзале, в эшелонах, и ничего не оставалось, как дать распоряжение об отправке эшелонов на ближайшую станцию, в тыл. От главного штаба никаких распоряжений добиться не удалось, так как на все запросы получались краткие предписания не отступать и держаться до прихода подкреплений. В 10 часов утра оставили Бахмач и решили установить участок фронта между Григоровкой и Ромнами, а базу и штаб в Ромнах.

В тот же день противник занял Бахмач и вслед нам пустил бронированную площадку с орудиями, обстреливая наши эшелоны. Отвечать мы не могли, так как приходилось экономить снаряды, оставшиеся у нас в очень небольшом количестве. Пока мы раздумывали, что предпринять, в отрядах уже созрело решение, и к нам прибежали с предложением пустить навстречу бронированной площадке платформы, груженные бураками и стоящие на станции Григоровка; тут же нашелся смельчак-машинист, который брался пустить поезд и на ходу спрыгнуть. Этот план настолько пришелся всем по душе, что, не ожидая распоряжения Примакова, все принялись за приведение его в исполнение. И через несколько минут бураки помчались на противника. Эффект получился полный. Обстрел моментально прекратился, и