Шрифт:
Закладка:
- Разрешите мне продолжить. Эти взгляды на сущность и цель нашего общества уже сами по себе подсказывают нам основные законодательные идеи. Жизнь зависит от целости и сохранности того мира, в котором мы обитаем. И всякая попытка нарушить исправность этого мира должна быть признана тягчайшим преступлением.
- Это так.
- Поскольку мы можем существовать лишь внутри этого мира, всякая попытка выйти за его пределы должна быть наказана.
- Вы полагаете, что кто-то...
- Я опасаюсь многого - хотя бы приступа клаустрофобии у любого из нас.
- Что же, предосторожность будет не лишней.
- И наконец, поскольку наше благополучие возможно лишь в устойчивом обществе, всякие посягательства на образ жизни должны быть признаны антизаконными и соответственно наказываться.
- Да, - сказал Нарев. - Это очевидно.
- Итак, из этого мы и будем исходить.
- Однако...
- Вы в чем-то сомневаетесь?
- Это не сомнения, но... Закон природы, вы сказали. Природа - это и любовь, и дети... А это в наших условиях сложная проблема. Или вы предполагаете, что это можно как-то... регламентировать? Я думаю, что такой выход был бы наилучшим.
Нареву очень хотелось сейчас, чтобы его собеседник, человек, видимо, многоопытный и умный, наделенный спокойствием, какое приходит с возрастом, - чтобы он улыбнулся сейчас и, стряхнув пепел, успокоительно молвил: "Ну, тут, мне думается, проблемы и нет - почему же вам не любить одному другого, если уж так получилось!" Но Петров этого не сказал.
- Тут регламентировать сложно, - задумчиво произнес он. Вы ведь понимаете, - я сужу, как лицо незаинтересованное. Речь идет не только о форме взаимоотношений между людьми, но и о будущем всего нашего маленького человечества. Мне лично кажется, что совершенно исключать то, о чем вы говорили, нельзя: это могло бы привести к нежелательным психическим реакциям. Человек должен вести естественный образ жизни, не так ли?
- Согласен, - сказал Нарев, оживляясь. - Но беда, как вы знаете, в соотношении...
- Закон исходит из опыта, - проговорил Петров. - Он не изобретает новых отношений, но утверждает уже возникшие, подсказанные жизнью. Может быть, в наших условиях жизнь породит какие-то новые формы? Существовала же на Земле, скажем, групповая семья...
Нарев взвился. Петрову легко говорить об этом!
- Нет уж! - сказал он решительно. - С этим я никак не смогу согласиться. Да и никто - мы воспитаны на планетах Федерации в определенных условиях и традициях - и давайте не станем отходить от них. В том мире, который нас породил, существуют моногамные отношения...
- Безусловно. Хотя вообще-то Федерация объединяет планеты, как вам известно, с условиями и традициями, порой весьма непохожими. Скажем, Ливия, ваша родина - если не ошибаюсь, общественное устройство там следует традициям, давно уже признанным нежизненными, где инициативе каждого человека отводится роль, чрезмерная в нашем понимании... Однако, оставим это. Значит, вы считаете, что наше законодательство должно быть преемником основных правовых норм Федерации? Иными словами, то, что считается преступлением, скажем, на Земле, будет являться им и у нас?
- О вашей специфике вы уже говорили. А в остальном... А вы думаете иначе?
- Нет, - сказал Петров, - отчего же. Но чтобы наша правовая и этическая общность с Федерацией ощущалась лучше, нам следовало бы карать и за преступления, совершенные на Земле и планетах.
- Выходит, закон получит обратную силу?
- Вы ведь говорили о суде над экипажем? Если закон не будет иметь обратной силы, вы не сможете предъявить им никакого обвинения. Но если мы признаем все законодательство Федерации, то порядок соблюдается: эти законы не прекращали действия, и оно распространяется и на нас.
- Ах, вы так полагаете... - пробормотал Нарев.
- Иначе получится, что окажись у нас на борту - простите за фантастическое предположение - человек, совершавший преступления где-то на планетах, он получит у нас, так сказать, право убежища. Нужно ли нам это?
- Нет, - медленно сказал Нарев. - Думаю, что нет.
Неожиданное молчание легло - словно бы каждый боялся произнести следующее слово. Потом Петров вздохнул.
- А может быть, - проговорил он негромко, - пусть оно будет, это право убежища? Надо ли карать человека за прежние грехи, если он не повторяет ошибок?
Нарев пожал плечами.
- Давайте подумаем над этим еще, - предложил Петров. Без излишней торопливости, основательно, чтобы законы были пригодны не день и не год... Я ведь хотел лишь сказать, что принцип преемственности, по отношению к Земле кажется мне основополагающим и необходимым, поскольку сам принцип власти, если подумать как следует, унаследован от Земли.
Да, черт возьми, это было так. А власть, как никак, сейчас была у Нарева.
- Наверное, вы правы, - сказал он.
Петров кивнул, поднялся, вынул очередную сигарету, но вместо того, чтобы закурить ее, поглядел в глаза Нареву, медленно разминая в пальцах длинный цилиндрик. Он глядел странно - и удовлетворение было в его взгляде, и, где-то на самом дне - жалость. Он уже вышел, и дверь затворилась за ним, а Нарев все еще стоял, как бы продолжая ощущать этот взгляд и пытаясь понять его смысл. Потом ему показалось, что он понял, и глубокая морщина перечеркнула его лоб, как перечеркивают целый обзац, и описанные в нем события, мысли и чувства сразу перестают существовать.
По привычке, Луговой просиживал долгие часы перед большим экраном в рубке связи. Это больше не было нужно: никакую связь не установить отсюда, из межгалактической пустоты. Но ему, кажется, уже и не требовалось что-то увидеть; штурману стало нравиться само сидение, когда не приходилось ни делать что-либо, ни - в особенности - думать. Думать не хотелось: стоило начать - и сразу же вспоминался тот проклятый миг, когда он решил заменить капитана и швырнуть корабль неизвестно куда; от этих воспоминаний даже воздух становился горьким. Выходить из рубки Луговой избегал, потому что при этом почти неизбежно встречался с пассажирами, а он чувствовал их неприязнь и знал, что она, в общем, заслужена.
Но разглядывать пустой экран было скучно. Все-таки нужна хоть видимость дела. От скуки Луговой поставил кристалл с какой-то триди-записыо. На Земле он вырубил бы такую ерунду на третьей минуте, а тут его вдруг задело за живое. Земля возникла