Допустимо, что она каким-то чудом смогла добраться до правды в отношении Волка – и то не до конца, потому что не подозревает о его божественном начале. Но за столь короткое время – и до Лиса?

В каком ключе она мыслит? Не разгадать – глаза у нее ничего не выражают. Пустота. Будто смотришь не на человека, а в болотную водную гладь.

Изенгрин засунул руки в карманы. Плохой знак…

– Нет. У рыжих другие порядки.

– Понятно… спасибо, – уголком губ улыбнулась Хель и, словно чувствуя напряжение, в последний раз перебросила мяч и спросила: – Что дальше?

А я готов был перерезать себе горло здесь и сейчас, лишь бы не ощущать на себе подозрительный взгляд Волка. Я обязан за ней наблюдать, сообщать о каждом изменении в ее поведении… в последнее время для него это особенно важно, ведь в тот момент, когда она выцарапала на своей руке злополучную букву, он приготовился к развитию партии. Фигуры зашевелились, и теперь каждый участник должен был оставаться начеку. А Хель – одна из основных фигур, доступная для обеих сторон, но действующая по собственной воле и руководствующаяся собственными соображениями; а еще в ней заключена еще одна, более ценная лично для Волка – его любимая Варвара.

Ее нельзя выпускать из поля зрения ни на секунду. А теперь Хель задает вопросы, которые не должна задавать. Никто не хотел, чтобы она окунулась в реальность, узнала, что на самом деле ее окружает. Но каким-то мистическим образом она пошла по запретной тропе и теперь находится в нескольких шагах от истины.

Разумеется, меня обвинят в том, что я направил ее. Ведь никто, кроме меня, не может быть в этом заинтересован. Даже Лис.

Глупости, Морена жаждет открыть глаза Хель, как никто иной. Но никто не знает о ее возвращении, поэтому…

По виску сбежала капля пота.

Найти отмазку. Срочно найти отмазку и свалить, пока не поздно! А там разберемся…

От неожиданного стука я подпрыгнул на месте.

Между дверью и стеной протиснулась огненно-рыжая макушка, и Арлекин звонко провозгласила:

– Простите за беспокойство! Привет, Хель, рада видеть, надеюсь, с тобой все в порядке! Солейль, тебя директор к себе требует. Прямо сейчас.

Будь благословен Змей, спасение!

* * *

Директор являлся личностью едва ли не мистической – видели его лишь учителя на советах и собраниях, а также я, Гери и Арлекин. Однако я отличался по своим функциям и силам ото всех, поэтому был приближен к нему максимально – больше, чем кто-либо. Сам Изенгрин наведывался к нему реже, что уж говорить о Лисе, не терпящем своих сородичей. Пожалуй, меня можно было считать главным инструментом директора в нашей общей партии, его союзником и учеником, но он не любил раздавать должности и ограничивать человеческие возможности ярлыками.

Он не раз говорил: будь у него прежняя власть, он бы запретил имена. Ибо «зачем людям клеймо, печать, которую они будут нести до конца своих дней, как рабы или марионетки?» Имя – набор звуков. По нему человека узнают, составляют о нем мнение, создают образ, лишают свободы, шансов показать себя с новой стороны.

Мне нравился Змей. Он отличался от других Изначальных, и не только тем, что в человеческом обличье представлял собой не молодого юношу и не цветущую девушку, а харизматичного мужчину лет шестидесяти. При беседе с ним заглядывать ему в лицо осмеливались немногие: он словно сканировал собеседника, выводил на поверхность его слабости и пороки.

Кроме того, он не стремился завершить все одним ударом, как Волк и Лис. Нет, он был терпелив и осторожен.

Я любил с ним говорить. В отличие от Волка, не ставящего меня ни во что и принимающего только из-за того, что его возлюбленная решила сделать меня своим сыном, и от Оленихи, видящей во мне лишь живую куклу для заботы, Змей обращался со мной если не как с равным, то с тем, кто играет хоть какую-то роль в происходящем. Он слушал, когда я чем-то делился, давал советы. Для него я не был пустым местом. Такое кого угодно подкупит.

Хотя, конечно, я сознавал, что это лишь часть имиджа, способ манипулировать, поэтому старался не поддаваться на уловки. Не всегда получалось. Это восхищало, и я гордился тем, что могу следить за ним – не каждому приваливает столь баснословная удача.

Арлекин вприпрыжку шла рядом. Обычно она сияла, как солнце. Сейчас же волосы ее потускнели, лицо осунулось, а фигуру словно обточили ножом, сделав тонкой и угловатой.

– Опять Господин развлекался? – вырвалось само собой.

– Ага, – беззаботно ответила рыжая.

– Больно?

– Не-а. Устала немного, но это ничего, скоро пройдет. Спасибо, что спросил.

– Да не за что, – фыркнул я. – Гери не такой чуткий?

Она смешно насупила нос:

– Гери – враг. Так что мне плевать, какой он, чуткий или нет.

– А я не враг?

– Ты лис, а значит, просто представляешь угрозу. Но не враг.

Потрясающая логика в смеси со слепой верой в распределение по лагерям. Попал к лисам – значит, ни за что Лиса не предашь, к волкам – последнюю каплю крови во славу Волка прольешь.

– Зачем я понадобился Змею?

– Не знаю. Раз позвал, что-то важное.

У этой женщины бесполезно что-либо спрашивать. Так бы и послал к черту, да жалко девчонку, которая явно плохо кончит – все они, эти чистые души, питаемые верой, несправедливо и жестоко погибают, а потом забываются всеми, в лучшем случае – почитаются как святые или мученики… да кому нужно почтение в царстве мертвых? Там только тенью колыхаться над высохшей землей, страдая от призраков прошлого.

Кабинет директора находился на первом этаже в конце коридора, куда не долетали детские вопли и смех. Маленький уголок вечного покоя, который иначе, чем «электронным», назвать язык не поворачивался. С самого края – собственно кабинет с прилагающимся к нему залом секретаря, затем – кладовая, медиацентр, компьютерный класс и несколько помещений для бухгалтеров. Порой кто-то семенил по краю коридора и исчезал либо на лестнице, либо в проходе во вторую часть здания, а из бухгалтерской доносилось приглушенное хихиканье, еще реже в медиацентре читали радиопередачи, но в целом здесь властвовала рабочая тишина – особенная, необычная и самая приятная тишина, сопровождаемая стуком пальцев по клавиатуре, скрипом ручки по бумаге и шорохом переворачиваемых страниц.

Тут неплохо бы было построить что-то вроде садика или оазиса с парой кресел. Уютно, светло. В условиях, когда можно расслабиться, полюбоваться цветами и усладить слух пением одомашненных птиц, легче обсуждать вопросы, касающиеся города и