Впрочем, замалчивались не все новости о Нурееве. Время от времени артистов Кировского потчевали дозированной информацией в пропагандистских целях. Когда Алла Сизова услышала, что французские профсоюзы в Париже забросали ее бывшего партнера помидорами и освистали, вынудив покинуть сцену, она, подобно многим своим коллегам-танцовщикам, подумала, что советских артистов на Западе настигает быстрая смерть. Но, стоило ей однажды обмолвиться – с гордостью за советскую школу! – что «с нашим образованием Нуреев на Западе не пропадет», и с ней тут же захотели поговорить сотрудники КГБ. Любое упоминание имени Нуреева, независимо от контекста, воспринималось с подозрением и порицалось. «Два агента явились в театр и начали меня допрашивать. «Вы понимаете, что вы сказали?» – допытывались они. Я сказала им, что имела в виду, как на Западе страшно работать, и они оставили меня в покое».

Нуреев никогда не пользовался особой популярностью у своих коллег. И хотя некоторые сожалели о потере театром такого танцовщика, незаменимым его не считал никто. Нуреев был пока лишь восходящей звездой, еще не получившей всеобщего признания. И многие полагали, что он «свалял дурака», отказавшись от престижного положения и гарантированного будущего, которые ему сулила работа в Кировском. «Да, конечно, он был талантливым, но не единственным, – скажет через тридцать с лишним лет Алла Сизова. – Для труппы потеря одного танцовщика ничего не значила. Наш театр смог прекрасно обойтись и без него. Нас шокировало не столько его бегство, сколько то, что он решился на него. Как человек с нашим образованием и воспитанием мог так поступить? Этого мы понять не могли».

Через несколько недель следствие было закончено, и 2 августа, по итогам «проверки обстоятельств измены Родине» Нуреева, рабочая комиссия представила в ЦК отчет на трех страницах, за подписью заведующего Отделом культуры Д. Поликарпова и председателя Комиссии по выездам за границу А. Долуды. В отчете был изложен ход событий, определены действующие лица и, конечно же, назначены виноватые. «С первых же дней пребывания в Париже Нуреев установил близкие отношения с политически подозрительными людьми: неким Лареном, театральным бизнесменом и балетмейстером…. Кларой Сан, женщиной сомнительного поведения, и другими элементами из числа артистической богемы. Нуреев грубо нарушал дисциплину, пренебрегал интересами коллектива, систематически проводил время с новыми знакомыми, являясь в гостиницу глубокой ночью. К началу июня, когда поведение Нуреева стало нетерпимым, заместитель руководителя балета т. Стрижевский и работники посольства внесли предложение о его досрочном откомандировании из Парижа».

Дальше в докладе описывается, как распоряжение об отзыве Нуреева дважды осталось проигнорированным: «Вместо того чтобы немедленно выполнить полученное указание, дирекция театра и работники посольства сочли нецелесообразным отправлять Нуреева, хотя было уже очевидно, что дальнейшее пребывание во Франции этого потерявшего честь и совесть отщепенца грозит опасными последствиями».

Раскритиковав решения, принимавшиеся по всей цепочке инстанций, следователи пришли к выводу о том, что высылка Нуреева из Парижа была организована безответственно, «без соблюдения необходимых мер предосторожности», и в итоге была сорвана.

«Нуреев готовился к полету в Лондон вместе с коллективом балета. На аэродроме перед посадкой на лондонский самолет директор театра т. Коркин отозвал Нуреева из очереди на посадку и сообщил, что ему необходимо выехать в Москву в связи с болезнью матери и для участия в ответственных концертах в Москве. Узнав об этом, Нуреев заявил, что он покончит жизнь самоубийством, так как откомандирование его из-за границы повлечет за собой самые тяжелые для него последствия. В состоянии нервного возбуждения Нуреев был оставлен на парижском аэродроме… На аэродроме Нуреев сообщил присутствовавшим там своим французским “друзьям” о намерении остаться в Париже, которые и помогли ему пройти в полицейский участок. Находившийся на аэродроме т. Стрижевский не смог помешать предателю осуществить свое намерение, так как в дело вмешалась полиция».

Теперь, зная, чем все закончилось, следователи заявили, что «безобразное поведение Нуреева с первых дней его работы в Ленинградском театре оперы и балета должно было давно насторожить руководство театра». По мнению дознавателей, Нуреева не следовало допускать до участия в гастролях. Как могло случиться, задавались они вопросом, что танцовщик, который «восстановил против себя коллектив, позволял себе оскорблять товарищей по работе и был известен в коллективе как скандалист и морально неустойчивый человек», оказался в составе гастрольной группы? По мнению следователей, этому могло быть только одно объяснение: Сергеев, Коркин и секретарь парткома театра одобрили кандидатуру Нуреева, не предоставив его дело на рассмотрение членов партийного комитета театра и балетной труппы для дальнейшей проверки.

И есть серьезное основание доверять их выводу: Нуреев не входил в число артистов, изначально отобранных для гастролей в Париже. Его включили в группу в последнюю минуту, после того как организаторы гастролей сообщили Сергееву о том, что французская сторона захотела увидеть на парижской сцене молодых танцовщиков Кировского. Нуреев был нужен Сергееву и Коркину в Париже. И они, по-видимому, подозревали (как и сам Рудольф): направь они документы по всем требуемым инстанциям, его кандидатуру никогда не утвердят. Учитывая дрязги и соперничество, сопровождавшие принятие этого решения в театральном коллективе, а также его далеко не блестящую характеристику, – Рудольф правильно беспокоился, что его могли «завернуть».

Однако гораздо важнее подробностей доклада та картина, которую на его основании можно составить о системе: одержимая манией контроля, она оказалась не способна обеспечить его вне дома. Власти полагали, что при строжайшем надзоре за гастрольной группой ошибки исключены. Но, как ни парадоксально, их кажущаяся всесильность легко дает сбои. При таком количестве задействованных служб и начальников с совершенно разными и порой противоречивыми планами удержать все под контролем оказалось невозможно.

Поскольку на начало сентября были запланированы гастроли Кировского в Соединенных Штатах, ЦК распорядился провести второе расследование. На этот раз – на предмет политической благонадежности труппы как до, так и во время парижских гастролей. 15 августа (ровно через сорок восемь часов после начала возведения Берлинской стены в Восточной Германии) Ленинградский обком КПСС заслушал на заседании бюро сообщение заведующего отделом науки, школ и культуры Г. А. Богданова «Об ошибках руководства Ленинградского академического театра оперы и балета им. С. М. Кирова по подготовке и проведению гастролей балетной труппы за рубежом». По итогам его обсуждения было принято одноименное постановление, а выписка из протокола заседания была направлена в ЦК КПСС и в Министерство культуры СССР и РСФСР.

По мнению бюро Ленинградского обкома, «изменнический поступок» Нуреева явился прямым следствием слабого политического инструктажа и безответственности со стороны руководства театра при подготовке и во время гастролей. (Вот ведь ирония, учитывая службу Хамета Нуреева в должности политрука!) В протоколе