Бегство Рудольфа обернулось проблемами для всех его ленинградских друзей. И Тамару, и Пушкиных вызывали в КГБ и заставляли писать письма с уговорами вернуться. И цинично-откровенно предупреждали: «Не трудитесь заклеивать конверты». Тамара старалась писать в совершенно несвойственном ей витиеватом стиле – чтобы Рудик догадался о том, что ее вынудили.

Но неприятности Тамары этим не ограничились. Расстроенная побегом Рудольфа, она провела целый день с Пушкиным и не явилась на экзамен, а придя в университет, увидела приказ о своем отчислении из университета за неуспеваемость. Декан факультета, к которому обратилась Тамара, направил ее к парторгу университета. А тот ей объяснил: «При чем здесь ваша успеваемость? Вы же должны понимать, товарищ Закржевская, что мы руководствуемся прежде всего политическими соображениями. Вы должны были получить диплом, в котором написано: “Филолог. Учитель русского языка и литературы”. А учитель должен вызывать доверие. Государство доверяет вам самое дорогое – наших детей. Как мы можем вам доверить детей, если вы рядом с собой не разглядели врага?» Поскольку Рудольф ходил с Тамарой на спецкурс по литературе, его знали все ее сокурсники; многие из них, узнав, что он был звездой Кировского, стали ходить на спектакли с его участием. Но, когда Тамара возразила, что его поездку в Париж одобрила не она, а руководство Кировского, партийный секретарь буркнул: «Пусть они сами за себя отвечают. А университет должен выдавать дипломы только проверенным и надежным людям». В течение следующих шести месяцев Тамара бегала со своим делом по разным инстанциям и пропускала важные занятия, пока, наконец, в ноябре ее не восстановили. А на то, чтобы сдать пропущенный экзамен по диалектическому материализму и наверстать пропущенное, ей дали всего десять дней.

Властям было известно также, что Нуреев делил свою ленинградскую квартиру с Аллой Сизовой. Через несколько дней после его бегства туда нагрянули сотрудники КГБ – допросить мать Сизовой. Алла все еще находилась на гастролях в Лондоне. Боясь навредить дочери, ее мать так перенервничала, что угодила на несколько недель в психиатрическую больницу.

Не оставил КГБ без внимания и Георгия Михайловича, учившего Рудольфа английскому. Его вызвали в Большой дом и тоже подвергли допросу. «Его спрашивали, с кем дружил Рудик, и он рассказал им о младших Романковых, – рассказывала Любовь Романкова, также бравшая у Георгия Михайловича уроки английского. – Он потом сразу мне позвонил и сказал: «Любочка, мне пришлось это сказать, потому что им все известно». Любовь работала в Физико-техническом институте имени Иоффе, и там ее тоже вызвали в «первый отдел», который занимался обеспечением режима секретности, следил за политической благонадежностью и исполнительностью сотрудников и вел досье на каждого из них.

Любе сообщили, что ее друг изменил родине. «Я не подал бы ему руки, если бы встретил», – с отвращением заявил чиновник.

«Конечно, не подали бы, – с деланным простодушием ответила Любовь, – вы ведь с ним не знакомы».

А в Уфе новость о побеге Нуреева разгневала Анну Удальцову. «Для меня это был страшный удар», – призналась она в 1990 году британскому кинорежиссеру Патриции Фой, которая приехала в Уфу для съемок документального фильма о Нурееве. Удальцова к тому времени превратилась в крошечную седовласую женщину ста трех лет, и у несведущего человека, посмотревшего тот фильм, могло сложиться впечатление, будто утрата любимого ученика подкосила эту милую старушку. Но в 1961 году она реагировала иначе. Бывшая соседка Нуреевых Инна Гуськова вспоминала: узнав о бегстве Рудольфа, Удальцова «проклинала его, как и многие другие. Один из ее родственников мне сказал, что она в негодовании кричала: “Ублюдок! Да как он посмел?” И только прочитав через много лет в его мемуарах, что Рудик называл ее своей любимой учительницей в Уфе, она опять его полюбила».

Впрочем, не все в Уфе проклинали сына Нуреевых. Хамет явно переживал, но, по свидетельству племянницы Рудольфа, Альфии, жившей тогда с его родителями, – никто из соседей не выказывал им неприязни и не попрекал. Большинство из них работали вместе с Хаметом на расположенном неподалеку заводе, и, хотя все узнали про его сына, «никто не называл его предателем. Просто говорили: “Жалко, что мы его больше не увидим”». Хамета не исключили из партии и не уволили с работы. Но и не повышали больше по службе; застопорились и карьеры его дочерей. А Фарида была уже на пенсии, и терять ей особо было нечего. Лишь одно ее волновало: как теперь свидеться с единственным сыном? Отец больше никогда не заговаривал о Рудольфе.

Семью Нуреевых официально не проинформировали, но начальник визового отдела Уфы получил указание не выдавать заграничные паспорта или выездные визы никому из родственников Рудольфа[142]. Тем не менее Фарида с Розой отправились в Москву, в министерство культуры, в надежде попасть на прием к министру Фурцевой и добиться от нее разрешения не поездку Фариды в Париж. Вдруг матери удалось бы вернуть сына домой? Но Фурцева принять их отказалась. Для Розы та поездка стала первой в цепочке безуспешных визитов в Москву. КГБ продолжал поощрять Нуреевых к контактам с сыном. «Они нас не просили обвинять его в предательстве, – вспоминала Разида. – Наоборот, они говорили: “Напишите ему письмо, позвоните ему, скажите, чтобы возвращался домой”. Но я не знала, куда ему звонить. И я сглупила – позвонила в КГБ в Москву, чтобы узнать его телефонный номер. Человек, с которым я беседовала, сказал, что тоже его не знает, и пообещал выяснить. А когда я перезвонила ему на следующий день, мне сказали, что его уволили».

Наконец, в августе в Ленинграде Розе сообщили номер брата, и она в свою очередь отправила домой телеграмму с инструкциями. Фарида с Разидой позвонили Рудольфу в Довиль – фешенебельный морской курорт в Нормандии, где репетировала тогда балетная труппа Куэваса. Отстоящий от Уфы более чем на четыре тысячи километров и славившийся своими казино и скачками, Довиль привлекал представителей бомонда со всей Европы. «Я искренне просила его, потому что не верила, что за границей ему будет лучше, – вспоминала Разида. – А он мне сказал, что не его вина, что так получилось. Он сказал, что Россия – его родина и он хотел бы вернуться, но только после того, как увидит мир». Фарида не пожелала с этим смириться, она умоляла сына вернуться домой.

«Мама, – перебил ее Рудольф, – ты забыла мне задать один вопрос».

«Какой?» – спросила Фарида.

«Счастлив ли ты?»

Фарида повторила вопрос.

«Да», – ответил Рудольф, но мать едва ли ему поверила.

Гром, сотрясший до основания Кировский театр после бегства Нуреева,