— В королевстве Каликия жили не только христиане. Там были и мусульмане, и изиды, и последователи Будды. И это было всего двести лет назад. Ещё не забыты предания.

— Предания старины глубокой, — пробубнил я. — Всё, спасибо за гостеприимство! Мы пойдём.

Оставаться на голландском подворье я не хотел. Не поощрялось даже посещение «немецких» домов, а не то, что житьё в них. С «немцами» обычно договаривались на нейтральных территориях. Морозов предупреждал об этом особо. Только такие отморозки, как двоюродный дядя Алексея Михайловича Никита Романов позволял себе подолгу жить у голландцев. У того же Рутса, кстати.

Уже в дверях мне пришла вдруг мысль:

— Э-э-э… А тебе про то, что я уже убивал, кто рассказал? Не Никита ли Романов?1

— Не помню, — соврал, улыбнувшись, Рутс.

Я хмыкнул и сказал:

— Вот этого я и опасаюсь. Что вы, иезуиты, попытаетесь разыграть меня, как шахматную фигуру. И не факт, что я в вашей партии буду ферзём, или шахом. Не верю я вам. Вы ведь играете не только на нескольких досках одновременно, но и на доске, где играют несколько игроков. Причём играете сразу за всех. Понимаешь меня?

Рутс напряг ум и, кажется, понял.

— Есть такие шахматы, где играют больше двух игроков? — спросил он, улыбаясь.

— Есть, — кивнул я головой.

— Ты в них играл?

— Нет, — покрутил я головой.

— Странно, я люблю шахматы и был в Персии. Там таких шахмат я не видел.

— Ты понял меня, гер Рутс. И не пытайся заморочить мне голову, как сейчас. Услышь меня, иезуит, и, главное, пойми, что я не стану играть, если правила мне не будут понятны с самого начала.

— Ты весьма умён, шахзаде. Значит наш выбор правильный.

— Ты говоришь — «наш выбор». Вам есть из кого выбирать?

— О-о-о! Претендентов на престол Персии достаточно много! И просто соседей, желающих на неё напасть. Поверь мне, мы сдерживаем их. Нам не нужен хаос. Мы за порядок.

— Ага, — подумалось мне. — Не нужен им хаос… Все, ко не в свами, тот против вас, а значит, должен умереть⁈ Хе-хе… Вот же ж! Про иезуитов в России я как-то позабыл, когда задумывал авантюру с подделкой документов и личности. Да и, вообще, про иезуитов, раскинувших свои щупальца по всему миру, забыл. И продолжавших, кстати, вербовать себе адептов. И, кстати, абсолютно не скрывая свою принадлежность к ордену, а даже, наоборот, бравируя ею.

— Я тоже люблю порядок, — сказал я.

— Тогда тебе место в наших рядах.

— В ваших? Иезуиты, это же воины Рима? — спросил я. А где я, и где Рим. Да и ты, вроде бы, лютеранин?

Рутс улыбнулся.

— Не всё так, как первоначально видится.

— Во-во, — хмыкнул я. — О чём я и говорил.- Вот поэтому мне и надо сильно подумать. Прощайте, гер Рутс.

— Надеюсь, что наш разговор не окончен, шахзаде?

— Не окончен.

* * *

Мы объехали весь город, но рядом с берегом никто усадьбы не продавал, а в отдалении от Волги мне не хотелось. Тогда я снова вернулся к Кремлю сразу у стены которого возле Волги стояла усадьба Светешниковых. Они тоже звали меня приезжать в гости и я обещался. Сразу по приезду в Ярославль я послал к ним казака, чтобы предупредить о своём приезде. Гонец вернулся, но не обрадовал меня. Светешниковых в Ярославле не было, но управляющий был предупреждён братьями — они жили одной усадьбой, но двумя дворами, как им завещал отец. И управляли отцовским хозяйством они по его завету — совместно.

Управляющий Светешниковых звал погостить, мы послушались, ибо в гостинице кормить клопов не хотелось, разместились в гостевом подворье, отужинали и отлично переночевали. А поутру приехал сын Надеи Святешникова Семён. Ситуация была сложной и, я бы сказал, критической. Мне не хотелось решать свою проблему таким путём, но по-другому не получалось. Да и чего вдруг я должен был упускать такую возможность?

Дело в том, что Надея Светешников находился в Москве на правеже. Оказалось, что Надея взял из казны кредит и не вернул. Светешников имел неосторожность, ведая делами государевой казны царя Михаила Федоровича, в тысяча шестьсот сороковом году взять в долг из Сибирского приказа «мягкую рухлядь» на сумму в шесть тысяч пятьсот семьдесят рублей. Что стало с этими мехами неизвестно, но Михаил Федорович умер, а сын его, Алексей Михайлович, немедленно решил с Надеи эти деньги взыскать, вызвав его в Москву и там «поставив его на правёж» — должника ежедневно, кроме праздников, привязав к столбу, били в течение нескольких часов по ногам. По закону при долге в 100 рублей должник обязан был стоять на правеже один месяц, и пропорционально долгу дольше.

Стоя на правеже уже второй месяц, Надея совсем извёлся и едва был жив. Его брат Павел ушёл в Персию и там пропал. А я, пользуясь моментом, и наученный Морозовым, приехал, чтобы выкупить имущество Светешникова. Дело в том, что, как я услышал от Морозова, когда он разговаривали с Никитниковым, это он подговорил царя Алексея Михайловича, «наехать» на Светешникова, отобрать у того в пользу казны соляные промыслы. Потом повысить на соль пошлину.

Морозов обещал молодому царю выгоду. Хотя затеяли они с Никитниковым сие безобразие в свою выгоду. Формально государь был в своём праве, однако все вдруг сразу забыли, что Светешников безвозмездно ссужал Михаила Фёдоровича. И главное, что об этом «забыл» Морозов. А вы говорите, русское купеческое братство. Ага! Человек человеку волк! Такие порядки процветали в сём «Датском королевстве». А почему я должен от них отличаться человеколюбием? Да и не причём тут человеколюбие. Так сложилось для Светешниковых, что Надея, кто бы, чтобы не говорил, а проворовался при исполнении служебных обязанностей на десять тысяч рублей. Сумма эта была не слабой для настоящего времени, и одномоментно на руках у Семёна её быть не должно. Хотя вопрос в царских палатах стоял жестко. Всё имущество Надея Светешникова отобрать в казну.

* * *

[1] Юфть — вид прочной, достаточно толстой и вместе с тем мягкой натуральной кожи. Её вырабатывают из коровьих, конских, свиных шкур жировым или комбинированным дублением. Юфть бывает разной толщины. Свойства материала определяются видом сырья, его качеством и