Отпуск мне объявили в октябре, но я специально тянул с отъездом, стремясь попасть в Черноводск к Новому году. Побыть дома на новогодние праздники – что может быть лучше? Да и отпуск на втором году, когда тебе остается служить меньше, чем ты отслужил, предпочтительней, чем на первом, – истина, которую знает всякий служивший срочную.

Однако судьба распорядилась иначе. Первого декабря ко мне подошел ротный писарь ефрейтор Писаренко и сказал, что на меня «у штаби выписаны документы». Потом он добавил: «…документы я тоби щас принесу, а гроши на дорогу завтра: треба заявку давать, да там-то и грошей-то – шестнадцать карбованцев…»

Разве можно ждать до завтра, когда у тебя на руках отпускное удостоверение, требование на покупку билета и душой ты уже где-то далеко и от части, и от Москвы.

Узнав о моем горе, взвод вывернул карманы и ссудил мне в дорогу семь рублей мелочью.

– Не дрейфь, – сказал мне Семен Мясников, родом он был из соседнего с Черноводском района, – деньги тебе не понадобятся. Рви на аэровокзал, сдавай требование, доплачивай пару-тройку рублей, и через четыре часа ты в Н-ске… Привет ему большой, а через два в своем Черноводске, чтоб он сгорел.

Сеня не любил Черноводск. Однажды его там здорово поколотили, и с тех пор он посылает на голову моей малой родины различные проклятия.

Ради того, чтобы быстрее добраться домой, можно выйти из части вообще без копейки, а у меня было целых семь рублей: стоило ли беспокоиться.

До аэровокзала я добрался махом, так же быстро сдал в кассу воинское требование на проезд поездом, доплатил шесть рублей, перекусил в буфете и, звеня последними медяками, стал ждать объявления своего рейса.

Ждать пришлось четверо суток.

Сначала причин для беспокойства не было. Подумаешь, задержали рейс – не на сутки же, через два часа дадут объявление о посадке на автобус, но – нет. Рейсы на восток все время откладывали на один-два часа, держа пассажиров на привязи, гораздо более надежной, чем та веревка, которой бродячие музыканты привязывают мартышек к своим шарманкам.

– Граждане пассажиры, – произносила в очередной раз диктор, – вылет вашего рейса откладывается, о времени вылета будет сообщено дополнительно.

И все ждали этой дополнительной информации: ведь отлучись куда-нибудь и, по закону подлости, объявят посадку на твой рейс, потом никому не докажешь, что ты не верблюд. Что делать? Где начинается авиация – там кончается порядок. Изречение это я впервые услышал там же из уст «дембелей», служивших в ВВС и так же, как я, ожидавших вылета на восток.

Слоняясь по вокзалу, я нашел прекрасное место за щитом с рекламой, призывающей экономить время – летать самолетом. В «запассажиренных» вокзалах и портах сесть или даже лечь за таким щитом уже не считается нарушением общественного порядка: кресел не хватает, и люди размещаются где только можно.

Грустный, сидел я за щитом и чаще обычного поглядывал на второй ярус, где стояли высокие столики, за которыми жертвы аэрофлота поглощали буфетную снедь.

Однако с голоду я не умер. На вторые сутки достал из кармана последнюю двушку и набрал номер знакомой девушки… Что могла сказать в таком случае девушка? Разумеется – почему не позвонил раньше?

Девушку звали Нина. Она дала команду ждать ее у правого выхода в семь ноль-ноль и появилась у левого в семь тридцать пять. Появилась с сумкой, в которой были бутерброды и маленький детский термос с кофе.

За тем же щитом мы поглощали принесенное и украдкой целовались. Целоваться не украдкой мне не позволяла военная форма и положение защитника Родины…

Потом мы болтались по вокзалу, стояли в очереди за напитками, слушали очередное объявление о задержке рейса и выходили на улицу. Постояв немного под козырьком здания, я шел провожать ее до метро. Шли медленно, у Петровского дворца всегда останавливались и долго рассматривали это, похожее на сказочное, сооружение. Потом продвигались по аллее к «Динамо», непременно забирая влево в парк, где целовались не прячась. У нее были пухлые губы, какие бывают у обиженных детей. Пахло от них парным молоком, хотя парного молока она, коренная москвичка, никогда не пила.

На следующий день она явилась вновь – энергичная, румяная, в осеннем пальтишке, в белом вязаном берете, лихо, как у Вани Баева, сидящем на одном ухе.

Я ждал ее у нашего щита… А дальше мы жевали бутерброды, гуляли, смотрели дворец, целовались, я провожал ее до метро и возвращался на свою галеру.

С ней я познакомился тремя месяцами раньше, осенью, когда тысячи москвичей – рабочих, студентов и даже ученых – бросают на «осенний прорыв» – работу на овощных базах.

На разгрузке лука в холодильнике взводу пришлось работать с группой женщин и девчонок с какого-то завода. Близость представительниц прекрасного пола заставляла нас совершать чудеса «трудового героизма». Но женщины были к нам равнодушны: столица мало привечает военных, впрочем, иногда военные этого заслуживают.

Всю смену я работал в паре с Ниной и к концу рабочего дня знал, что она «хорошо знает Москву», а она убедилась, что я Москвы «совершенно не знаю». И, таким образом, ее предложение показать мне столицу, когда мне дадут увольнение, было логическим завершением трудового дня в холодильнике. Впрочем, она сказала «увольнительную», чем показала, что знает не только свой город.

Увольнение у меня было, и мы полдня прошатались с ней по набережной Москвы-реки, Красной площади и улице Горького. А потом она писала мне письма. Каждый день по письму, а иногда даже по два. В утреннем она говорила, что собирается менять обстановку в квартире, а в вечернем уведомляла, что полированная мебель будет в моде еще долго.

Все это казалось мне надуманным и напоминало детскую игру во взрослую жизнь. И если я и слушал ее, отвечал ей, давал какие-то советы, то только затем, чтобы не обидеть…

На пятый день я наконец улетел в Н-ск, а потом еще двое суток добирался до Черноводска. Но это уже другой рассказ…

Глава одиннадцатая

Утром следующего дня я выгладил в бытовке брюки, в подвале вокзала начистил ботинки, вымылся по пояс водой в туалете, сменил рубашку. Этим я хотел окончательно сбросить с себя груз неприятных воспоминаний, провести границу между днем вчерашним и днем сегодняшним. Отчасти это удалось. Освеженный и бодрый, я сдал портфель в камеру хранения и покинул свое временное прибежище.

Весь день я мотался по Москве, по знакомым местам: смотрел смену часовых у Мавзолея и, как специалист по воинским ритуалам, нашел, что ребята