«…И Кота и друзей Вы… можете снабжать всевозможными статьями и прогнозами касательно положения в Ваших краях. И чем добросовестнее и аккуратнее Вы будете это делать, тем прочнее свяжетесь с ними. Не дублируйте только полностью работы. А то может получиться, что Кот поделится с друзьями и обнаружится, что “ласковый теленок двух маток сосет”. Могут получиться неприятные компликации».

И далее в тот же день, 25 июля 1936 года, но другой шифровкой:

«Помните, что самой основной Вашей задачей продолжает оставаться – сохранение и укрепление исключительных отношений, созданных Вами с Котом, наиболее глубокое врастание в немецкие круги, которые в моменты наиболее тяжелой обстановки окажутся Вашими единственными источниками информации исключительной важности и обеспечат в то же время наиболее надежную для Вас крышу. Эту важнейшую и решающую задачу Вы всегда должны иметь перед собой»{139}. Весь этот абзац был подчеркнут в письме самим Артузовым.

Хотя в декабре того же 1936 года за успехи в создании нелегальной разведывательной сети в Японии Зорге был представлен к награждению орденом Красной Звезды, но июльское разрешение Артузова сработало миной замедленного действия не только в деле «Рамзая», но в истории оценки его работы последующими поколениями. Именно из этого документа «растут ноги» популярной легенды о том, что Зорге являлся двойным агентом, работавшим не только на Москву, но и на Берлин. На самом деле, разрешая крупному немецкому журналисту, пишущему из Токио для десятка германских и голландских изданий, консультировать полковника Ойгена Отта и посла Герберта фон Дирксена, Артузов и его начальник – шеф разведки Семен Петрович Урицкий понимали, что таким образом Зорге серьезно укрепляет свой научный авторитет востоковеда и становится незаменимым специалистом для высокопоставленных германских дипломатов, а в перспективе и для немецкого МИДа. Это ясно и точно выражено во второй части письма, подчеркнутой Артузовым. Он, как и другие профессионалы, курировавшие в то время работу резидентуры «Рамзая», понимал, что такой шаг вызовет рост доверия к Зорге со стороны секретоносителей в немецком посольстве и заставит их неосознанно делиться с журналистом интересной для Москвы информацией, включая материалы конфиденциального характера. С этим вроде бы все понятно. Но что Зорге мог дать им взамен? Ничего, что хоть как-то подрывало бы позиции СССР. Разрешение Артузова не предусматривало снабжения немцев секретной информацией о Советском Союзе или его планах, тем более что Зорге такой информацией никогда и не владел. Со своими германскими источниками он мог делиться сведениями, которые собирал в Японии, используя свою японскую агентуру, – у него имелось на то формальное разрешение от Центра. Это подсказывалось и здравым смыслом, а Рихард Зорге был очень умным и по-немецки рациональным человеком. За все восемь лет его работы в Японии у немецких дипломатов и сотрудников служб безопасности, включая гестапо и контрразведку РСХА, ни разу не возникло подозрения в том, что Зорге причастен к шпионажу в пользу кого бы то ни было, включая сам Берлин. Когда летом 1941 года военная жандармерия кэмпэйтай обратилась к полицай-атташе германского посольства Майзингеру с просьбой разрешить им арест влиятельного журналиста, гестаповец высмеял японских коллег и посоветовал выбросить подобные глупости из головы. Авторитет Зорге оказался непререкаемым прежде всего потому, что сведения, которыми он потчевал своих немецких друзей, являлись результатами именно его аналитической работы как японоведа. Так что, если угодно, Зорге был не двойным, а полуторным шпионом: Берлин не знал о его связи с Москвой и получал от него только ту информацию, которую он считал нужным дать. Москва же прекрасно знала, кто такой Зорге, на кого он работает, и полностью контролировала его деятельность как разведчика.

Был ли при этом Центр удовлетворен работой Зорге? Как ни странно, на этот вопрос однозначного ответа нет. Даже в том же 1936 году, когда «Рамзая» представили к ордену за успешное внедрение в немецкое посольство в Токио, на одной из сводок материалов, полученных от Зорге по вопросу о заключении германо-японского пакта, Сталин написал: «По-моему, это дезориентация, идущая из немецких кругов»{140}. Орден Зорге не дали, и недоверие к резиденту в дальнейшем только усилилось.

Что сам Верховный знал и думал о Японии, мы поймем в следующем зале музея, но надо отчетливо понимать, что из тысяч присылаемых «Рамзаем» донесений и аналитических записок до собственно Кремля долетали единицы. Сначала написанные по-английски материалы попадали на стол к дешифровщикам, потом (часто спустя много дней и даже недель – подтверждено проставленными на документах датами) – к переводчикам, затем – на рассмотрение руководства 7-го отделения Разведупра, которое курировало резидентуру в Токио. Долгое время возглавлявший отделение полковник Михаил Кириллович Покладок и его заместитель майор Михаил Иванович Сироткин слыли авторитетными специалистами по Японии – оба не только занимались изучением вооруженных сил этой страны из Москвы, но и прошли стажировки в качестве иностранных офицеров, прикрепленных к действующим частям японской императорской армии. Оба испытывали жгучую, трудно объяснимую ненависть к Зорге и никогда ему не верили. Их не устраивало в этом человеке все: от внешнего облика («…бегающий взгляд, избегающий встречи со взглядом собеседника, чрезвычайная суетливость, горячность и поверхностность суждений. Наряду с этим чрезвычайны апломб и развязность», – писал о нем Сироткин{141}) до его профессиональной компетенции («…весьма слабо знает политическую и экономическую обстановку в Японии, является, в известной мере, дилетантом», – делал вывод Покладок{142}). При этом оба – и Покладок (которому внешность Зорге тоже категорически не нравилась), и Сироткин относились к информации, поставляемой Зорге, с некоторым оттенком шизофрении: одни и те же материалы оценивались ими то как «не имеющие ценности», то как «весьма ценные»{143}. Возможно, дело было не в Зорге…

С началом репрессий в Красной армии обстановка стала еще хуже. Михаил Покладок был расстрелян. Михаил Сироткин попал в страшную Сухановскую тюрьму. Под пытками оба они дали показания о том, что Зорге является германо-японским шпионом и протеже агента всех разведок, тоже приговоренного к расстрелу, Артура Артузова. Их нельзя за это осуждать тем, кто не прошел тот ад, через который протащили их. Однако, так или иначе, доверие к токийскому резиденту было утрачено практически полностью, а он… Он продолжал работать.

В начале 1938 года друга доктора Зорге, ставшего генералом Ойгена Отта назначили послом Германии в Японии. Агентурные возможности резидентуры «Рамзая» взлетели до небес. Он предупреждал Москву о готовящихся провокациях Квантунской армии на дальневосточной границе и в Монголии, сообщал об антикоммунистической направленности созданного Тройственного союза Германия – Италия – Япония и грядущем начале войны в Европе, заранее и точно раскрыл причины и направление