— Что меня это не радует.

— Мне жаль. Я понимаю, вам совсем не это хотелось услышать.

— Не радует меня вовсе не это. Я спрашивал твое мнение, и ты его выложил. Тут все по чесноку.

— Что же вас тогда беспокоит?

— Да голос в башке.

— О!

— Это нормально?

— Нормально ли для больных шизофренией слышать голоса? Иногда да.

— Считаешь, мне нужно не обращать на него внимания?

— В зависимости от того, что он вам говорит.

— Недавно вот сказал про заделанный блоками пожарный выход.

— Неужели?

— Типа того. На самом деле, на приказы это не похоже. Скорее намеки.

— Хм, странно.

— Во-во. Раз уж ты так уверен, что у меня поехала крыша, может, объяснишь?

— Я бы предположил, что это проявления подсознания. Вы взглянули на стену и заметили мох, а ваше подсознание сделало выводы.

Я разливаю чай и присоединяюсь к великану.

— Значит, по-твоему, этот голос… это типа со мной разговаривает мой мозг?

— Говоря простым языком, да. Ваше подсознание порождает мысль, которую рассудок воспринимает как голос. Такое особенно распространено у детей. У некоторых не проходит и при взрослении.

— Правда, что ли?

— Это можно сравнить со случаем, когда никак не вспомнить чье-то имя. Через какое-то время просто перестаешь ломать над этим голову, но вот подсознание продолжает работать. И в конце концов имя внезапно всплывает в голове, как будто кто-то его подсказал.

— Ага, вот только мой голос появляется и пропадает, и он вовсе не напоминает мне о телке, что я шпилил году эдак в семьдесят втором.

— Вот это-то, боюсь, и отличает страдающих психическими заболеваниями от здоровых. Ваше восприятие искажено.

Клемент несколько раз задумчиво поглаживает усы.

— Так вам понятнее? — спрашиваю я.

— Не знаю. Не так-то это легко, когда тебе говорят, что ты псих.

— Вы не псих, Клемент. Вы нездоровы, и вам необходимо лечение, вот и все. В этом нет ничего постыдного.

— Ага, вот только постыдно, когда тебя запирают в обитой войлоком палате.

— Чушь несете. Никто не упечет вас в палату, и смирительную рубашку на вас тоже не наденут.

— Это ты так говоришь. А вдруг коновал только глянет на меня и решит, что я созрел для психушки?

— Поэтому-то вы и не показываетесь врачу? Боитесь, что он скажет?

Клемент пожимает плечами.

— Бояться вовсе не надо! Если вы подвернете ногу, вы же обратитесь к врачу, не так ли?

— Ну, наверное.

— Чем же лечение психической болезни отличается от лечения физической? Не нужно проводить между ними различия! Вы больны, вам нужно лечение — вот и все.

— Но помочь ты мне не сможешь?

— Да я даже диагноз поставить толком не могу, не говоря уж о лечении. Зато я могу вам кое-что пообещать.

— Я весь внимание.

— Когда все это закончится — при условии, что я останусь на свободе, конечно же, — помогу вам найти подходящую психиатрическую лечебницу и не оставлю вас на протяжении всего лечения. Вам вовсе необязательно делать это в одиночку.

Клемент едва заметно склоняет голову, что я воспринимаю как знак согласия.

Всего лишь пять дней миновало с тех пор, как Джеральд выпроводил меня из «Здравого ума», а мне уже недостает подобных моментов. Клемент в лучшем случае сделал первый шаг, но, по крайней мере, он как будто готов признать необходимость помощи. Прогресс, пускай и незначительный, есть прогресс.

Вдохновленный скромным успехом, я допиваю чай и принимаюсь за поиски инструментов и фонаря, о которых просил Клемент.

Когда я возвращаюсь, он смотрит в пространство.

— Вы готовы?

— Ага.

— Все в порядке?

— Будет, когда заткнется этот чертов голос.

— А что он сейчас говорит?

Великан поднимает взгляд и вздыхает:

— Библия.

34

Похоже, покинуть квартиру сию минуту не получится.

— Именно так? Одно слово — «библия»?

— Ага.

— Это имеет отношение к нашему предыдущему разговору?

— Ты о чем?

— Вы сказали, что украли в «Трех монахах» Библию Дэйва.

— Потому что так и было.

— Может, вы и украли Библию, и, вполне возможно, у какого-нибудь владельца бара, которого даже могли звать Дэйв, но это не та книга, про которую рассказывал Редж.

— Как скажешь, только мне лучше знать, что я делал.

— Тогда расскажите, что именно произошло.

— Да рассказывать-то особо и нечего. Как-то вечером резались мы в карты, и я охрененно продул… Даже не знаю сколько, но прилично. А после того как Дэйв обобрал меня, жена позвала его в бар бочонок сменить, ну я быстренько и сунул Библию под куртку.

— Зачем же вы ее украли?

— Да просто назло Дэйву.

— А собирались вернуть?

— Ага, да только не вышло.

— Почему же?

— Через пятнадцать минут Роланд Рейнот огрел меня по башке чертовой крикетной битой, вот почему.

И снова его байка совпадает с рассказом Сазерленда. Но что, если Редж рассказывал об этом кому-то в баре, а Клемент, еще до начала своей болезни, ненароком подслушал? Разумеется, это всего лишь предположение, однако версия превращения истории Сазерленда в воспоминание представляется куда более рациональным объяснением, нежели то, во что верит Клемент.

— Вам известно, что произошло с Библией Дэйва?

— Да она была вовсе не Дэйва, а принадлежала пабу. Говаривали, будто книженция пролежала на чердаке несколько столетий. Может, один из этих трех чертовых монахов ею и владел.

— Хорошо, что произошло с Библией, которая не принадлежала Дэйву?

— Не знаю, но четыре года назад я вдруг оказался в книжном магазине. И там была эта телка, напуганная до усрачки, и она держала Библию, которая очень походила на ту, что я стибрил.

— Так, правильно ли я понял: вы вломились в книжный магазин и перепугали какую-то несчастную женщину с Библией в руках?

— Да не вломился я… Понятия не имею, как там оказался.

— Не заостряя внимания на данном обстоятельстве, это был книжный магазин, Клемент, а Библия — это книга. В обращении находятся миллионы и миллионы Библий, и было бы чертовски странно не обнаружить хотя бы одну в книжном магазине, вам не кажется?

— Но это была та самая из «Трех монахов», я уверен.

Так мы ничего не добьемся, а если будем продолжать и дальше, весь мой достигнутый ранее прогресс может и вовсе пойти насмарку.

— Пожалуй, лучше обсудить это позже. Нам пора отправляться, вы не против?

— Сам же начал.

И очень об этом жалею, кстати. Выключаю лампу, чтобы Клемент не видел, как я закатываю глаза.

Закрыв дверь, я оглядываю улицу на предмет заимствованного фургона.

— А где вы припарковались?

— Возле гаражей.

Мы проходим по дорожке к калитке. Белый фургон, чуть побольше машины Лии, скорее брошен, нежели