порядочной практической школой для начинающихъ) Рикуръ велъ свой курсъ три раза въ недѣлю, въ дообѣденные часы. Онъ не считалъ себя ни строгимъ классикомъ, ни романтикомъ, и выработалъ себѣ прекраснѣйшую манеру произносить стихи и прозу. Такого чтеца и декламатора я положительно нигдѣ потомъ не встрѣчалъ, ни среди актеровъ, ни среди тѣхъ профессіональныхъ чтецовъ, которые, въ послѣднее время, стали исполнять передъ публикой цѣлыя пьесы, какъ напр., извѣстный вѣнский преподаватель декламаціи — Стракошъ. Рикуръ очень цѣнилъ хорошую поэзию и давалъ разучивать не одни только отрывки изъ трагедий и комедий классическаго репертуара и нѣкоторыхъ новыхъ пьес, а также и стихотворения— небольшие поэмы, даже сонеты, любилъ онъ и басни и читалъ и произносилъ ихъ въ совершенстве Я былъ очень счастлив выразить ему мою искреннюю признательность въ предисловии книги «Театральное искусство». Къ нему ходилъ всякий молодой народъ, большею частью безъ подготовки, съ очень малымъ образованиемъ: разныя дѣвчоночки, дочери мелкихъ буржуа, а иногда и подозрительные девицы, студенты, начинающие адвокаты или болѣе или менее подозрительныя дѣвицы и барыньки, желающія ставить на своихъ карточкахъ «artiste dramatique». Серьезнѣе занимался онъ съ тѣми, кто бралъ у него уроки на дому, въ томъ числѣ и я, и на этихъ урокахъ я столько же самъ упражнялся, сколько слушалъ его декламацію. И разсказы Рикура были чрезвычайно интересны. Онъ принималъ участіе въ революціи 1848 г., находился въ пріятельскихъ отношеніяхъ съ драматургомъ Понсаромъ и, тогда еще бывшимъ въ живыхъ критикомъ Жюлемъ Жаненомъ, впадавшимъ уже въ старческую болтовню, въ своихъ фельетонахъ. Манеру игры и декламаціи актеровъ «Comédie Française» Рикуръ считалъ устарѣлой, напыщенной, охотно любилъ передразнивать многихъ актеровъ и актрисъ, въ томъ числѣ и покойницу Рашель, часто повторяя, что, въ послѣдніе годы, она тоже значительно изломалась и выѣзжала на внѣшнихъ эффектахъ, утративъ, отъ болѣзни, свой прежній прекрасный органъ. Рикуръ умѣлъ цѣнить все, что было живого, свѣжаго, новаго и характернаго въ самыхъ даровитыхъ актерахъ-романтикахъ— въ Фредерикѣ Леметрѣ, Бокажѣ, Мари Дорваль, Мелэнгѣ и старикѣ Буффе — этомъ французскомъ Щепкинѣ, съ которымъ я имѣлъ случай познакомиться на вечерѣ у Сансона, а потомъ видѣлъ его на сценѣ всего одинъ разъ, въ какомъ-то бенефисномъ спектаклѣ. Для меня Рикуръ представлялъ собою живую лѣтопись сценическаго Парижа, по крайней мѣрѣ, за сорокъ лѣтъ; ему уже тогда было сильно за шестьдесятъ. Онъ дожилъ до войны и Коммуны и въ послѣдний разъ въ августѣ 1871 г., я навѣстилъ его и нашёлъ совсѣмъ больнымъ, незадолго до его смерти, все въ томъ же старинномъ двухъ-этажномъ домѣ, стоявшемъ на дворѣ, сь высокимъ крылечкомъ, въ тѣхъ же низкихъ, душноватыхъ комнатахъ, увѣшанныхъ картинами старыхъ мастеровъ. Онъ былъ въ особенности большой цѣнитель испанский живописи и любилъ поговорить о Мурильо, Веласкесѣ, Риберѣ и Сурбаранѣ. Съ этимъ характернымъ старикомъ умерла цѣлая эпоха. И никто изъ французовъ — ни одинъ актеръ, ни одинъ литературный критикъ, не давали вамъ такого пониманія героическихъ типовъ, какъ Рикуръ. Для насъ было всегда великим праздникомъ подбить его на исполнение въ лицахъ перваго акта «Мизантропа». И до сихъ поръ, по прошествіи цѣлыхъ сорока лѣтъ, я еще слышу эти интонаціи и возгласы, въ особенности начало знаменитой тирады Альнеста:

— «Non, elle est générale, ct je hais tons les hommes!»

Въ Консерваторіи выдающимися преподавателями были: Огюстина Броганъ — знаменитая субретка 50-хь годовъ, Брессанъ — бывшій любимецъ петербургской публики и Ренье. Я посѣщалъ классы обоихъ, въ качествѣ иностранца, интересующагося преподаваніемъ. Нельзя было сказать, чтобы тогда эти преподаватели поддерживали рутину классической декламаціи. И тотъ, и другой стояли за простоту и естественность; по эти требованія касались больше комедіи. А декламація въ классическихъ трагедіяхъ и стихотворныхъ драмахъ все также отзывалась условной пѣвучестью и подвинченностью тона. Брессанъ занималъ еще первое амплуа въ свѣтскихъ пьесахъ и даже игралъ героическія роли въ стихотворныхъ драмахъ, вродѣ напр., роли Карла V въ «Эриани» Виктора Гюго. Онъ игралъ и мольеровскихъ героевъ — Альцеста и Донъ-Жуана. Старички, помнившіе его еще молодымъ человѣкомъ и въ Парижѣ, и въ Петербургѣ—будутъ вамъ непремѣнно повторять, что такого jeune-premier никогда впослѣдствіи не бывало. На нашу оцѣнку, въ половинѣ 6о-хъ годовъ, (когда Брессану уже было за пятьдесятъ лѣтъ), онъ представлялъ собою очень законченный образецъ высоко-приличной и часто тонкой игры; держалъ себя немножечко чопорно, одѣвался въ строгомъ стилѣ, говорилъ, въ свѣтскихъ, роляхъ, съ изящной простотой, по стихи читалъ все-таки же съ нѣкоторой пѣвучестью. Создавать что-нибудь крупное, яркое — онъ не былъ въ состояніи. И тогдашніе критики — даже самые снисходительные— находили, что Альцестъ ему не удавался; и Донъ-Жуана онъ игралъ суховато, хотя и въ очень хорошемъ тонѣ. Но, по традиціи, Брессанъ считался «irresistible», какъ интересный мужчина, способный нравиться каждой зрительницѣ бель-этажа и балкона. Онъ бралъ не страстью, а женолюбивыми интонаціями, тономъ бывшаго покорителя сердецъ; а на эту удочку ловилась вся женская половина залы. Настоящимъ «первымъ любовникомъ» классической комедіи считался не онъ, а Делонэ — самый совершенный продуктъ французской сценической школы, въ половинѣ XIX вѣка. Уже и тогда ему шелъ пятый десятокъ, а со сцены, въ костюмѣ и пудреномъ парикѣ—онъ казался еще юношей. Такихъ примѣровъ поразительной моложавости немного можно найти въ исторіи всего европейскаго театра, за цѣлое столѣтіе. Его манера читать стихъ отзывалась, разумѣется, традиціонной выучкой Консерваторіи; но, въ предѣлахъ ея, онъ создалъ себѣ необычайно плѣнительныя интонаціи, умѣлъ «ворковать», какъ никто, и произносить, когда нужно, горячія и негодующія тирады. И почти такимъ же молодымъ способнымъ восхищать зрителей изяществомъ манеръ, искренностью тона и мелодичностью переливовъ голоса, онъ оставался вплоть до своей отставки, когда онъ уже вступилъ въ старческій возрастъ и былъ награжденъ за свою, болѣе чѣмъ сорокалѣтнюю службу, орденомъ Почетнаго Легіона. Тогда Делонэ — профессоръ Консерваторіи, былъ сѣдой, розовый старичекъ, и все съ тѣмъ же молодымъ, красивымъ и задушевнымъ голосомъ.

Товарищъ Брессана по преподаванію въ Консерватории во второй половинѣ 6о-хъ годовъ — покойный Ренье — считался, по праву, самымъ развитымъ и тонкимъ актеромъ и для мольеровской комедии, и для пьесъ современнаго репертуара. Онъ могъ служить примѣромъ артиста съ очень бѣдными внѣшними средствами, достигшаго художественности внутренней работой, умомъ тонкимъ пониманіемъ и артистической отдѣлкой своихъ ролей. Въ первый мой зимний парижскій сезон Ренье имѣлъ большой успѣхъ въ пьесѣ Эмиля Жирардена и Дюма-сына «Le supplice d’une femme». И этотъ комикъ, исполнявший въ Мольеровской комедии классическое амплуа Маска риллей и Скапеновъ, играя пожилого обманутаго мужа трогалъ васъ чрезвычайно правдивымъ изображеніемъ своего горя и душевной борьбы, не прибѣгая ни къ какимъ внѣшнимъ эффектнымъ пріемамъ. И какъ преподаватель въ Консерваторіи, Ренье стоялъ гораздо выше