— Доложи ему, что я здесь, больная, но ничего больше не говори…

И с этими словами она проглотила слюну, а девушки тем временем выбежали из комнаты одна быстрее другой, и оставили её одну.

Она оказалась словно изолированной от всего мира и отдала себя в руки судьбы. Это её подчинение очень уж напоминало сложение оружия — как один из методов пассивного мужества. Все мысли её сосредоточились на том, что следует сказать господину. Однако сомнения в правильности такого поступка никак не оставляли её, подстерегая в самой глубине души, и напоминая о себе волнением и напряжённостью. Вот показался край его трости на полу зала. Она промолвила:

— Да помилует вас Господь, и да поможет вам, — затем устремила взгляд на дверь, в проёме которой появилось его крупное туловище. И вот она увидела его — он вошёл и бросил на неё изучающий взгляд. Остановился посреди комнаты и непривычно мягко спросил:

— Что это с тобой?..

Опустив взор, она сказала:

— Хвала Аллаху, что вы здоровы, господин мой. Я в порядке, по-прежнему…

— Но Умм Ханафи сказала мне, что ты больна…

Она указала правой рукой на своё плечо и сказала:

— У меня повреждено плечо, мой господин. Да не случится с вами несчастья…

Пристально всматриваясь в её плечо, он с тревогой спросил:

— Что же задело его?

Вот и настала пора, и пришёл решающий миг. Теперь она должна была сказать — солгать ради своего спасения, чтобы кризис благополучно миновал. Она старалась быть как можно нежнее с ним, и приветливо подняла глаза на него. Их глаза встретились, или, скорее, её глаза с его. Сердце её учащённо забилось, и мысли из головы куда-то испарились, а вся та решительность, которую она так долго усилием воли собирала, рассеялась. Она в смятении заморгала, затем пристально посмотрела на него, но так и не вымолвила ни слова. Муж поразился такому волнению и поторопил её, снова спросив:

— Что случилось, Амина?!

Она не знала, что сказать, будто ей нечего было ответить, но по всем правилам не могла лгать. Её шанс ускользнул от неё, и она сама не знала, как. И даже если бы она попыталась, то ложь бы получилась у неё неприкрытой. Она была похожа на двигающегося под гипнозом канатоходца, которого криком попросили повторить свой рискованный номер. И чем больше секунд пролетало, тем в большее замешательство она приходила, и тем яснее становилось её поражение, пока она совсем не впала в отчаяние…

— Почему ты ничего не говоришь?!..

Вот он, его характерный тон, в котором сквозило нетерпение, а значит, скоро он разразится гневом. О Боже, как же ей сейчас была необходима помощь. Проклятый шайтан, подбил он её на ту злополучную прогулку и выход из дома…

— Ты что, не желаешь говорить?!..

Молчание стало для неё невыносимым, и она промямлила дрожащим от отчаяния и обиды голосом:

— Я совершила огромный грех, господин мой… Меня сбила машина…

Глаза его расширились от изумления, и в них промелькнула тревога, смешанная с порицанием… Он будто засомневался в её психическом здоровье. Женщина больше не могла выдержать свою нерешительность и замолкла, несмотря на то, что своим признанием она полностью отдалась на волю последствий, какими бы они ни были — подобно тому авантюристу по жизни, который идёт на опасную для себя хирургическую операцию, чтобы избавиться от нестерпимой боли. На неё ещё больше стала давить вся тяжесть и непомерность совершённого ею греха, вся серьёзность признания. На глаза навернулись слёзы, и плачущим голосом — то ли плач действительно завладел ею, то ли она хотела сделать последнюю, отчаянную попытку вызвать сострадание, — сказала:

— Я считала, что наш господин Хусейн призывает меня совершить к нему паломничество, и откликнулась… пошла навестить его… а по дороге домой на меня наехала машина… это предопределение Божье, господин мой… Я поднялась там, где упала без всякой помощи, — последнее слово она произнесла отчётливо. — Поначалу я не чувствовала никакой боли, и полагала, что со мной всё в порядке, и потому продолжала идти, пока не вернулась домой. А там уже проявилась боль и мне вызвали врача. Он обследовал моё плечо, и пришёл к заключению, что это перелом. Он пообещал приходить ко мне день за днём, пока перелом не заживёт. Я совершила огромный грех, господин мой, и получила за это то, что заслужила… Аллах прощающий и милосердный…

Муж слушал её молча и неподвижно, не сводя глаз. Но на лице его не отражалось и следа тех чувств, что бушевали у него в груди. И когда она опустила голову в смирении, словно преступник, что ждёт вынесения приговора, молчание затянулось и стало невыносимым. В этой гнетущей атмосфере сквозили угроза и страх. Она терялась, не зная, что и думать о том приговоре, что сейчас будет вынесен, и о том, куда он отшвырнёт её, пока, наконец, он не сказал со странным спокойствием:

— И что же сказал врач?… Перелом опасный?!..

Она растерянно повернула голову в его сторону… да уж, она ожидала всего чего угодно, кроме этих нежных слов, и если бы не весь ужас ситуации, она бы вновь попросила его справиться о её самочувствии. Её охватило волнение, и из глаз брызнули обильным потоком слёзы, губы сжались, не в силах ответить из-за плача. И наконец, униженно и покорно она пролепетала:

— Врач сказал, что абсолютно нечего бояться. Да оградит вас Аллах от всяческого зла, господин мой…

Мужчина стоял ещё некоторое время, борясь с желанием задать ей ещё несколько вопросов, пока не поборол его окончательно. Сдвинувшись с места, он покинул комнату, произнеся только:

— Соблюдай постельный режим, пока Аллах не дарует тебе исцеления…

30

После ухода отца Хадиджа и Аиша прибежали в комнату и встали напротив матери, вытаращив на неё круглые от удивления глаза, говорившие об их волнении. Заметив, что глаза матери покраснели от