Шрифт:
Закладка:
Судя по дошедшим до нас сведениям, императрица упредила заговорщиков, и затея провалилась, но, как установил М. М. Сафонов, и за несколько дней до своей смерти в 1783 г. Панин убеждал Павла преобразовать государственный строй России на конституционных началах. Проект Панина и Фонвизина всплыл вновь в 1801 г. в заговоре теперь уже против Павла (правившего совсем не по заветам Панина) – для ограничения самодержавия будущего Александра i. Не получилось и на этот раз.
Следующим был проект масонско-просветительский, новиковский. Для Новикова и созданной им из братьев – вольных каменщиков и с помощью их капиталов «Типографической компании» главными в масонстве были два направления деятельности. Во-первых, духовно-нравственное исправление собственной личности на стезях христианского вероучения (Новиков, его учитель И. Г. Шварц, соратники С. И. Гамалея, И. В. Лопухин, И. П. Тургенев, Г. М. Походяшин были людьми глубоко веровавшими и напряженно искавшими «Царства Божьего и правды его»). Правда, масоны были христианами гностического толка, искали некоего тайного знания, чем крайне настораживали многих, в том числе просвещенного и либерального митрополита московского Платона (Левшина). Как вспоминал Лопухин, «он очень в разговорах восставал против нашего общества; однакож расставались мы всегда приятелями». Именно под влиянием бесед с Платоном Лопухин написал краткий «Нравоучительный катехизис истинных франк-масонов» – очевидно, первый мирянский катехизис в России.
Во-вторых, «практическое християнство» – грандиозный по своим масштабам просветительско-филантропический проект, в рамках которого за десять лет (1779–1789) аренды типографии Московского университета (Ключевский называл их «новиковским десятилетием в русской культуре») была издана почти тысяча наименований книг (треть всех вышедших в стране), первые в России женские, детские, философские, агрономические журналы, учебники и т. п. Новиковцы открыли при Московском университете первую в стране педагогическую семинарию для подготовки преподавателей гимназий и пансионов, первое студенческое общество («Собрание университетских питомцев»), переводческую семинарию, ученики которой обучались на средства, собранные масонами, больницу и аптеку (бедным лекарства раздавались бесплатно).
Позднее Пушкин писал, что «Новиков был первый, кто сеял лучи просвещения в нашем отечестве». Не только просвещения, но и благотворительности. Когда в 1786–1787 гг. жестокие морозы и засуха стали причиной неурожая и голода, поразивших центральные губернии России, правительство, занятое потемкинскими прожектами в Крыму и подготовкой к новой войне с Турцией, не предприняло никаких мер, чтобы помочь голодающим. Собственно, для этого не было и необходимых средств – по словам графа Лудольфа, сопровождавшего Екатерину в путешествии по «полуденным краям», «для разорения России надобно не особенно много таких путешествий и таких расходов».
Именно Новиков и его соратники собирали средства для покупки зерна голодающим, раздавали крестьянам хлеб и семена для посева. По приблизительным подсчетам, они спасли от голода крестьян «более чем из 100 селений казенных и дворянских». Самую большую помощь оказал Новикову его друг и почитатель Г. М. Походяшин, сын богатого владельца уральских заводов, который передал для голодающих 50 тыс. рублей. Это, кстати, было не первое и не последнее пожертвование на нужды просвещения и благотворительности Походяшина, который умер в нищете, имея над головой портрет Н. И. Новикова, которого глубоко уважал. Между тем раздача хлеба, в том числе и казенным, то есть государственным, крестьянам, была расценена Екатериной как вызов власти, хотя эта самая власть и не справлялась со своими обязанностями.
Размах независимой от правительства просветительско-благотворительной работы насторожил Екатерину, вызвав в итоге не только разгром новиковского кружка и заключение самого Новикова в Шлиссельбург, но и начало в 1786 г. долго откладывавшейся школьной реформы, с тем чтобы перехватить инициативу у масонов. Новикову и его соратникам официально были предъявлены обвинения чисто политические (связи с берлинскими вольными каменщиками, вступление наследника Павла Петровича в масонство). Между тем еще наставник Новикова Шварц утверждал, что «всякое масонство, имеющее политические виды, есть масонство ложное», и деятельность Типографической компании и Дружеского ученого общества преследовала цели духовно-просветительские и филантропические. Именно эта активность вкупе с поездками эмиссара новиковского кружка архитектора В. И. Баженова из Москвы в Гатчину к Павлу Петровичу (с разного рода христианской и масонской литературой) и стали причиной гонений.
Кроме того, очевидно, рационалистке Екатерине были (с чисто психологической точки зрения) чужды и непонятны религиозные поиски масонов, их напряженная внутренняя работа по совершенствованию «дикого камня» души человека и превращению его в «камень краеугольный». Сама императрица, неукоснительно соблюдая все внешние формы православного благочестия, внутренне была к нему вполне индифферентна. По сообщению П. И. Бартенева, «всенощную Екатерина слушала на хорах, где у нее был столик, за который она садилась и раскладывала иногда гранпасьянс. Стоявшие внизу молельщики не могли этого видеть».
Наконец, складывается и радикальное направление, представленное, правда, по большому счету одним Радищевым (по отдельным вопросам близки к нему были Я. Б. Княжнин, Ф. А. Кречетов). «Ультралибералу» Радищеву (по выражению Ключевского) здорово не повезло в науке – созданный В. И. Лениным образ «первого русского революционера-республиканца» надолго заслонил собой очень честного, чувствительного и мужественного писателя (кстати, управляющего петербургской таможней и единственного там чиновника, не бравшего взяток).
В знаменитом, но не до конца понятом и изученном «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790) с невиданной доселе остротой и смелостью поставлены самые насущные вопросы российской действительности – о пределах власти монарха и правах граждан на сопротивление его злоупотреблениям, о губительных последствиях всеобщего крепостного права и «рабского покоя», о коррупции и несправедливости судебно-правовой системы, драконовской цензуре и т. д.
Императрица, очень внимательно, хоть и с нараставшей яростью прочитавшая книгу, оставила много эмоциональных замечаний на ее полях. Напуганная Французской революцией, она увидела в труде Радищева «рассеивание заразы французской: отвращение от начальства». Действительно, российское самодержавно-крепостническое государство не вызывало восторга у сочинителя. Еще в 1773 г. в примечании к трактату Мабли Радищев перевел термин despotisme словом «самодержавие» и пояснил – «самодержавие есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». Ода «Вольность» (1781–1783) содержит обличение монархии и предупреждение о грядущей народной революции. Это отметила Екатерина, назвав оду «совершенно и явно бунтовскою, где царям грозится плахою, а Кромвелев пример приведен с похвалою». Горькая ирония и отголоски собственного неудачного опыта слышны и в замечании императрицы на полях главы «Хотилов» – «уговаривает освободить мужиков, да хто послушает». Приговор ее был суров – «бунтовщик хуже Пугачева», «надежду полагает на бунт от мужиков». Между тем в «Путешествии…» Радищева все не так однозначно.
В книге соседствуют и дополняют друг друга три взгляда на будущее России. Первый из этих прогнозов, вошедший во все учебники, – это путь крестьянской революции. Этот путь привлекает Радищева быстрым восстановлением попранных «естественных прав» человека, но неизбежной при этом «пагубы зверства» он страшится. Ему неприятен Пугачев – «грубый самозванец» и его сторонники, которые в бунте «искали паче веселия мщения, нежели пользы сотрясения уз». Не то чтобы он сомневался в этой пользе, нет, он, скорее, верит
