Замечательно, что единственное лицо, фактически ответственное за содержание записки, а именно Стишинский, так как от имени будто бы возглавляемой им комиссии она была написана, не принимал никакого участия ни в ее составлении, ни в ее утверждении, причем не выразил по этому поводу ни удивления, ни неудовольствия.

По одобрению записки государем она была целиком напечатана в «Правительственном вестнике»[255] и вызвала довольно оживленные суждения в повременной печати. Со стороны передовой печати изложенные в записке предположения, разумеется, подверглись всесторонней критике и в общем не встретили сочувствия. Либеральные органы при этом не преминули отметить противоречие между признанием волости сплошной территориальной единицей и приведенными по этому поводу мотивами и ограничением состава волостного общества лицами бывших податных сословий.

Помещенные в объяснительной записке фразы: «Те интересы и дела, которые вверяются заведованию волостных обществ, представляются не узкими интересами внутреннего благоустройства отдельных поселков, а более широкими интересами общественного хозяйства и управления, касающимися известного района уезда. В этом смысле волостная организация имеет некоторые черты земской организации, а потому принадлежность к составу волостных обществ должна определяться главным образом признаками владения имуществом в пределах волостной территории», — были воспроизведены едва ли не во всех органах либеральной прессы; «Вестник Европы» при этом указывал[256], что из заключающихся в этих фразах «бесспорных выражений вытекает, по-видимому, только один логический вывод: волость, как обнимающая всю территорию данного района и соприкасающаяся по своим задачам с земскими учреждениями, должна быть всесословной». «Однако редакционная комиссия, — продолжает «Вестник Европы», — ничего не говоря о причинах, побуждающих ее отступить от только что принятых ею предпосылок, ограничивает состав волостного общества лицами податных сословий».

Такое же противоречие отметила пресса и в трудах комиссии, касающихся волостной судебной части. Тут приводились следующие суждения, заключавшиеся в составленной мною объяснительной записке: «Одновременное существование в государственной жизни двух отдельных систем государственного права: писаного, т. е. общего гражданского закона, и неписаного, т. е. обычаев, применяемых во внутренних отношениях известной группы и слоев населения, не может не вызвать между ними постоянной борьбы, результатом которой всюду и всегда является победа закона над обычаем. Законодатель должен не только не препятствовать гражданско- правовому сближению крестьянства с остальными сословиями, но, напротив, всячески способствовать этому сближению, ибо население страны может сплотиться в цельный и сильный общественный организм не прежде, чем все его составные части придут к полному объединению в сфере гражданского права». Суждения эти либеральная пресса признавала азбучными истинами и выражала удивление, что в явный разрез с ними тем не менее редакционная комиссия проектировала сохранение волостного суда и вооружение его писаными кодексами, не вполне согласованными с соответствующими отделами X тома Свода законов и представляющими сводку почти отрицаемых самой редакционной комиссией обычаев.

Мысли эти, однако, не разделялись всеми либеральными элементами страны. Так, гр. Беннигсен, впоследствии член Государственной думы, принадлежавший к левому крылу октябристов, в брошюре под заглавием «К вопросу о пересмотре крестьянского законодательства»[257], заключающей весьма либеральные положения и в общем одобренной либеральной печатью, высказывался за сохранение волостной судебной юрисдикции и против распространения на крестьян общего гражданского кодекса. «Начало справедливости, — писал он, — лежит в основе всех решений волостных судов и служит тем кодексом, из которого они почерпают мотивы для их обоснования». «В нашем волостном суде, — говорил он далее, — есть все задатки для того, чтобы стать истинным выразителем народного правосознания».

Столь же решительно высказывался в том же смысле на страницах «Вестника Европы» примыкавший к народническому течению публицист Слонимский, говоря, что «у крестьян свое правовое творчество»[258].

Такая же разноголосица обнаружилась по-прежнему и в вопросе об общинном землепользовании, хотя надо сказать, что самый важный отдел трудов редакционной комиссии, а именно о землепользовании крестьян, подвергся наименьшему обсуждению. Очевидно, что за той, правда пустой, оболочкой предположенных в нем мер экономического свойства, а в особенности сопровождавших эти меры мотивов, пресса не усмотрела их глубокого политического значения, не поняла, что это скромный, но решительный поход против земельной общины. Наиболее прозорливой оказалась в этом отношении крайняя левая пресса. Так, «Русское богатство» прямо указало, что весь проект направлен к «искусственному расслоению крестьянства», не без основания видя в нем ту «ставку на сильного», которую значительно позднее провозгласил Столыпин. В доказательство того, что у крестьян общее чувство и общее движение, «Русское богатство» между прочим приводило, что в аграрных беспорядках и грабежах участвовали в одинаковой степени бедные и богатые крестьяне, и из этого приходило к заключению, что это «не грабеж, а стихийное движение».

Само собою разумеется, что противники общины находили, что проект редакционной комиссии не заключал достаточных мер по уничтожению этого зла. Зло это в их представлении было основное. Так, А.П.Никольский в помещенных еще до опубликования проектов в «Новом времени» статьях под заглавием «Крестьяне, община и X том»[259] пророчески указывал, что «в народе зреют опасные зачатки разрушительного социализма, так как условия и порядки общинного быта дают понятие только о собственности общей, а не индивидуальной». Говоря о тех перспективах, которые сулит в будущем обособление крестьянства, он с пафосом восклицал: «Разум, совесть и патриотические чувства возмущаются при одной мысли, что эти печальные перспективы могут стать действительностью».

Словом, в конечном результате довольных выработанными проектами среди передовой, наиболее деятельной части общественности не оказалось вовсе. Однако объясняется это, помимо существующего с давних пор в русском обществе коренного расхождения взглядов в крестьянском вопросе, тем штемпелем, который стоял на этих проектах. Само собой разумеется, что под фирмой редакционной комиссии все видели Министерство внутренних дел или, вернее, главу этого ведомства — Плеве, между тем ко времени появления в печати упомянутой объяснительной записки отношение подавляющей части общества к Плеве было определенно и резко отрицательное.

По этому поводу не могу не указать еще на одну особенность Плеве, а именно на неумение его использовать то средство, которым пользуются решительно все правительства и которым умело пользовался Витте, а именно гласностью. Он поддерживал близкие отношения с такими органами печати, как «Московские ведомости» и «Гражданин», которые не толь — ко не пользовались влиянием в сколько-нибудь широких общественных кругах, а, наоборот, презирались. Поддержка этих органов только вредила общественному положению Плеве, вредила и тем мерам, которые он проводил. Даже такую благонамеренную газету, как «Новое время», всегда готовую помочь правительству, не сумел Плеве использовать в этом отношении.

Я вынужден признаться, что сам тоже вовсе не заботился об этой стороне дела. Центр тяжести в то время находился еще всецело