не менее решила приобщиться к плотским радостям и даже разрешилась ребенком в пятьдесят два года, пожелав притом сделать это публично; для этого приказала она возвести на лугу близ Палермо открытый павильон, дабы народ, присутствуя при родах, не усумнился в законном рождении младенца; то было величайшее чудо, какого не видывали со времен святой Елизаветы. В «Истории Неаполя» говорится, однако, что дитя все-таки родилось не у нее. И все же из мальчика этого вырос великий государственный деятель, как оно нередко и случается, по мнению одного знатного вельможи, с большинством бастардов.

Я знавал аббатису из Тараскона, сестру господина д’Юзеса из семейства Тайар, которая в возрасте пятидесяти с лишком лет сложила с себя сан, вышла из монастыря и вступила в брак со старшим Шенэ, самым заядлым игроком и гулякою при дворе.

Да и во многих других религиях известны случаи, когда женщины, достигшие зрелого возраста, вдруг отказывались от святой непорочности, дабы отдаться плотским утехам. Уж коли такие не могут устоять, то что же говорить о наших дамах, привыкших тешить плоть с самого нежного возраста?! Неужто же старость помешает им желать и отведывать лакомые кусочки, коими они столь долго услаждали себя?! Куда же прикажете девать в таком случае все эти восхитительные, изысканные супы и бульоны, порошки из серой амбры и прочие горячительные составы, возбуждающие их старые холодные желудки? Уж можете мне поверить, что, ублажая старческий живот, помянутые снадобья и блюда в то же время укрепляют и все остальное тело, сообщая ему, хоть в малой мере, Венерин пыл, который затем подобает расточать на ложе в мужских объятиях, – они-то и есть лучшее в мире лекарство, притом самое натуральное и действенное, так что женщина перестает обращаться за помощью к докторам; надеюсь, те не откажутся сей факт подтвердить. Но самое приятное для наших дам состоит в том, что, достигнув пятидесяти лет, они уже не боятся забеременеть и потому тешатся любовными играми свободно и беззаботно, дозволяя себе такие вольности и удовольствия, о каких ранее и помыслить не могли из страха перед предательским своим чревом; некоторые женщины предаются любви куда чаще именно после пятидесяти лет, чем до того. И многие знатные и среднего сословия дамы признавались мне, что с нетерпением ожидают наступления сего зрелого возраста, дабы избавиться от страха беременности, а с ним и от риска опозориться на весь свет. Однако возраст огласке не помеха, некоторых из дам плоть и в гробу мучить не перестанет. Вот об этом-то я и хочу рассказать вам историю.

Был у меня когда-то младший брат, которого звали капитан Бурдей; он считался одним из храбрейших и достойнейших воинов своего времени. Хотя он и приходится мне родней, я обязан сказать это, пусть даже слова мои прозвучат нескромно; его доблестные победы во всех наших войнах – тому убедительное доказательство; во Франции не было полководца опытнее и бесстрашнее его; в Пьемонте его числили одним из тамошних Родомонтов. Он погиб при осаде Хёсдена, в самой последней схватке.

Отец с матерью избрали для него литературное поприще, почему и послали его в восемнадцатилетнем возрасте в Италию для учения; он остановился в Ферраре, ибо госпожа герцогиня Феррарская, Рене Французская, очень любила мою мать и потому решила держать ее сына при себе, благо в городе имелся университет. Но брат, не имея никаких способностей к литературным занятиям, злостно пренебрегал учебою, а вместо нее увивался за женщинами, ублажая их и себя любовью; наконец увлекся он одной французскою вдовой дамою, госпожою де Ла Рош, состоявшей при герцогине Феррарской; они страстно полюбили друг друга и вовсю наслаждались своею любовью, как вдруг отец, видя неспособность моего брата к ученым занятиям, отозвал его домой.

Дама, пылко влюбленная в моего брата и боявшаяся потерять его (тем более что она была лютеранкою), умоляла его взять ее с собою во Францию, ко двору королевы Маргариты Наваррской, при которой состояла до того, как попасть в свиту к мадам Рене, когда та вышла замуж и уехала в Италию. Брат, по молодости лет и легкомыслию, обрадовался сей приятной компании и довез даму до Парижа, где находилась в ту пору королева, весьма милостиво встретившая ее, ибо дама эта, даром что вдова, отличалась и остроумием, и умом, и любезным обхождением, и красотою.

Брат мой, проведя несколько дней с матерью и бабкой, жившими при дворе, уехал затем к отцу. Но по прошествии некоторого времени, совершенно разочаровавшись в литературных занятиях и поняв, что сие не его призвание, покинул родных и отправился воевать в Пьемонт и Парму, где и прославился ратными подвигами. Так провел он в войнах пять или шесть месяцев и все это время носа не казал домой; наконец приехал повидаться с матерью, по-прежнему состоявшей при королеве Наваррской, а двор тогда находился в По; встретив королеву после вечерни, он почтительно приветствовал ее. Королева была любезнейшей дамою в мире; она весьма обрадовалась брату и, опершись на его руку, целый час или два прогуливалась с ним по церкви, расспрашивая о пьемонтских войнах в Италии и многих других вещах, на каковые вопросы брат отвечал столь подробно и красноречиво (а он за словом в карман не лазил), что королева осталась очень довольна как беседою, так и созерцанием собеседника, отличавшегося красотою, благородным обликом и молодостью (ему сравнялось тогда двадцать четыре года). Наконец по завершении сей длинной беседы – а характер и природа высокодостойной королевы были таковы, что она любила вести долгие занимательные разговоры и между тем, слово за слово, прогуливаться вместе с собеседником, – подвела она брата к гробнице госпожи де Ла Рош, скончавшейся три месяца тому назад и, взявши его за руку, спросила: «Кузен (она называла его так потому, что одна девица из рода д’Альбре вышла замуж за дворянина из семьи Бурдей, чем, впрочем, я отнюдь не собираюсь бахвалиться и пользоваться), не чувствуете ли вы, как что-то трепещет и шевелится у вас под ногами?» – «Нет, сударыня», – сказал он. «А подумайте-ка получше, кузен!» – настаивала королева. На это брат отвечал: «Сударыня, стараюсь изо всех сил, но ничего не чувствую, да и чувствовать не могу, ибо ступаю по каменным плитам». – «Ну так сообщаю вам, – сказала тогда королева, не мучая более брата загадками, – что вы стоите на могиле, а значит, и на прахе несчастной, погребенной здесь госпожи де Ла Рош, которую так любили. И поскольку душа человека продолжает жить и чувствовать после его смерти, нет сомнений в том, что прах этой достойнейшей