возможность мирного урегулирования: 29 декабря госсекретарь США Хьюз, выступая перед американским Историческим обществом в Нью-Хейвене, предложил созвать международную комиссию специалистов, которая должна была оценить производственные возможности Германии и на этой основе заново установить размер репараций. Однако Хьюз не пообещал пойти Европе навстречу в вопросе межсоюзнических долгов, в первую очередь долгов Франции перед США, и поэтому с самого начала было сомнительно, что его инициатива побудит Париж к изменению курса.

На репарационной конференции, проходившей в Париже со 2 по 4 января 1923 г., Пуанкаре и бельгийский премьер-министр Тёнис отклонили предложение, внесенное Бонаром Лоу, согласно которому Германия должна была начать выплачивать репарации с 1927 г., по истечении четырехлетнего моратория, в форме все возрастающих аннуитетов. Точно также они отклонили компромиссное предложение, внесенное новым фашистским правительством под руководством Бенито Муссолини, пришедшим к власти в Италии в конце октября 1922 г. По его мнению, Германии должен был быть предоставлен двухгодичный мораторий, а ее репарационные обязательства сокращены до суммы в 50 миллиардов золотых марок. Сама Германия не получила шанса представить союзникам свою позицию: немецкому послу в Париже 4 января было отказано в передаче конференции ноты имперского правительства. В этот же день работа конференции была прекращена без каких-либо результатов. Решение о том, как далее должны были развиваться события, оставалось за союзной репарационной комиссией. 9 января она констатировала, вновь проигнорировав протест представителя Великобритании, намеренное нарушение Германией обязательств по поставкам угля за 1922 г. Жребий был брошен, оккупация Рурской области стала неизбежной{185}.

Вторжение французских и бельгийских войск последовало 11 января 1923 г. Германия ответила воплем возмущения. Рейхспрезидент и имперское правительство в обращении к немецкому народу назвали эту акцию преступлением, совершенным союзными державами в состоянии ослепления, воспрепятствовать которому Германия была не в силах. В Рурской области партии и союзы объединились в оборонительный фронт. Непосредственно перед оккупацией предприниматели перевели из Эссена в Гамбург центральный орган руководства горной промышленностью Рура — Рейнско-Вестфальский угольный синдикат. Профсоюзы по согласованию с имперским правительством отклонили призыв КПГ к проведению всеобщей забастовки, вместо этого выступив за политику пассивного сопротивления оккупационным властям. Когда рейхсканцлер Куно 13 января выразил в рейхстаге протест против оккупации, почти все депутатское собрание встретило его слова аплодисментами. Предложение Центра, обещавшее правительству безоговорочную поддержку рейхстага в деле решительного отражения французско-бельгийской агрессии было принято 284 голосами против 13, из которых 10 принадлежали КПГ. Но согласие между буржуазными партиями и социал-демократами все же не было полным. Из 16 депутатов, воздержавшихся при голосовании, 13 относились к СДПГ. Еще 49 членов социал-демократической фракции, в своем большинстве бывшие члены НСДПГ, продемонстрировали свое несогласие с тем, что вообще не приняли участия в голосовании{186}.

Сотрудничество правительства рейха с социал-демократией стало возможным благодаря тому, что кабинет Куно, также как и СДПГ, отдал предпочтение политике пассивного сопротивления, отказавшись от насильственных действий в отношении войск союзников. Свободные профсоюзы, которым отводилась ключевая роль в осуществлении пассивного сопротивления, начиная с 1923 г. стали настолько близки к правительству, что их по крайней мере в оккупированной области воспринимали почти как государственные органы. СДПГ опосредованно через прусское правительство стала, в свою очередь, своего рода негласным членом имперского правительства. Министр внутренних дел Пруссии Северинг втайне даже принимал участие в создании «Черного рейхсвера», занимавшегося военной подготовкой добровольческих отрядов, которые должны были усилить находившуюся в серьезной опасности Германию. В результате формального соглашения, которое Северинг заключил 30 января 1923 г. с министерством рейхсвера, он гарантировал военным поддержку прусских учреждений в деле «защиты страны», особенно на восточных границах.

В момент подписания этого соглашения Северинг находился под свежим впечатлением первого серьезного инцидента в северной части Восточной Пруссии: 10 января литовские партизаны вторглись в Мемельскую область, которая обладала особым статусом[26]. Немецкая сторона также опасалась, что Польша использует оккупацию Рурской области для нападения на Германию. Социал-демократ Северинг, разумеется, также ожидал, что соглашение воспрепятствует дальнейшему сотрудничеству рейхсвера с неправительственными организациями крайних правых в деле нелегального вооружения. Эта надежда не оправдалась: в течение 1923 г. при активной поддержке рейхсвера вновь возникли многочисленные, формально распущенные фрайкоры. Рейхсвер также заблаговременно предоставил средства для проведения в оккупированных областях актов саботажа. Командующий сухопутными войсками генерал фон Сект прекрасно знал, что, действуя подобным образом, он идет вразрез с официальной политикой. Но он мог исходить из того, что по меньшей мере рейхсканцлер относится к подобной активности на самом деле с большим пониманием, чем демонстрирует это окружающим{187}.

Однако радикальные правые ни в коем случае не участвовали сплоченными рядами в едином фронте противников оккупации Рурской области. В стороне сознательно держалась действовавшая на базе Мюнхена Национал-социалистическая рабочая партия Германии (НСДАП). Возникшая в феврале 1920 г. на базе небольшой «народнической» группировки под названием Немецкая рабочая партия, она тем временем стала благодаря ораторским талантам ее «фюрера» Адольфа Гитлера самой значительной из множества националистических боевых организаций Баварии. 11 января 1923 г. на одном из собраний в округе Кроне Гитлер провозгласил девиз: «Долой не Францию, долой преступников ноября!», подразумевая под последними социал-демократов. В течение следующих недель НСДАП характеризовала все разговоры о едином фронте как обман и надувательство: прежде чем что-то предпринимать против Франции, необходимо сначала избавиться от «вероломных предателей» в самой Германии. Те члены НСДАП, которые тем не менее приняли участие в активном сопротивлении оккупации, были исключены из партии как мятежники. Правительство фон Книллинга расценивало кампанию национал-социалистов настолько опасной, что 26 января без раздумий ввело в Мюнхене военное положение и запретило имперский партийный съезд НСДАП, запланированный на ближайшие дни. Но тем самым оно только помогло Гитлеру достичь сенсационного триумфа: регирунгспрезидент Верхней Баварии Густав фон Кар и командующий войсками рейхсвера в Баварии фон Лоссов выступили в защиту НСДАП и вынудили правительство отменить запрет. Гитлер заявил о себе как победитель государственной власти, что весьма повысило его авторитет среди правых{188}.

С точки зрения левых, национал-социалисты Гитлера больше, чем какие-либо другие союзы правых радикалов, представляли собой немецкий аналог итальянского фашизма, практически его ответвление. В пользу такой оценки, в которой социал-демократы и коммунисты практически были едины, говорило многое. Национал-социалисты сражались со своим главным врагом — марксистским рабочим движением, применяя такое же неприкрытое насилие, как и почитаемый ими образец — итальянские фашисты. Подобно им, национал-социалисты объявили беспощадную войну существующей демократической системе. В обоих этих отношениях национал-социалисты отличались от немецких националистов, которые стремились доказать свою способность к управлению государством в составе Веймарских правительств и уже поэтому применяли гораздо более осторожную тактику. Гитлер не оставлял никаких сомнений в том, что он