Восприняв «европейский» 8-часовой рабочий день, Россия и не думала о введении европейского числа праздников. «Праздники остались русские. Отпали, правда, царские дни, но зато прибавились разные революционные праздники, да митинги, да комитеты (все всегда в рабочее время). Но и без этих добавочных прогулов число праздничных дней в России грандиозно — более 100 в год. Всякие Ильины, Николины дни, «престолы», Параскевы-Пятницы, родительские субботы и т. д. В этом году к ним относились с особой бережностью: Ильин день всюду праздновался, даже там, где о нем прежде забывали»[619].

На промышленных предприятиях начал устанавливаться рабочий контроль. Уже 7 марта трудящиеся крупнейшего оборонного завода «Арсенал» приняли решение: «Всякое распоряжение администрации, касающееся внутренних распорядков завода, должно получить санкцию коллектива»[620]. О требованиях рабочих можно составить впечатление по материалам совместной Государственной комиссии по улучшению материального положения железнодорожных служащих, мастеров и рабочих, которая заработает под руководством Плеханова. Рисуя ужасающую картину «критического материального положения», трудящиеся настаивали на удвоении и утроении зарплаты, индексации жалованья для компенсации инфляции, дополнительной оплате за работу в праздничные дни, введении месячного отпуска, согласования увольнений с профсоюзом[621].

Свои порядки стали устанавливать повсеместно возникшие в марте фабрично-заводские комитеты, официально легализованные 23 апреля. Они быстро обрастали аппаратом, на крупных предприятиях в них работали комиссии и секции: продовольственные, милицейские, культурно-просветительные, хозяйственные, даже приемные, которые ведали вопросами найма трудящихся. Фабзавкомы диктовали размер зарплаты, давали добро на сверхурочные работы, предоставляли отпуска[622].

Требования повышения заработной платы не знали границ и были вполне объяснимы, учитывая многолетнюю пропаганду либеральной общественности. Мельгунов справедливо утверждал: «Легенда» относительно астрономической прибыли промышленности, работавшей на оборону страны, крепко укоренилась в общественном сознании — об этой «сверхприбыли» не раз с ораторской трибуны старой Государственной думы говорили депутаты даже не левых фракций, а правых и умеренных, входивших в прогрессивный блок… Сведения о «колоссальных военных барышах» отдельных промышленных и банковских предприятий продолжали появляться на столбцах периодической печати и на устах авторитетных деятелей революции, не вызывая опровержений»[623].

Кроме того, и Временное правительство и Советы активно боролись за симпатии пролетариата, доказавшего свою силу в февральские дни. «Рабочих подкупали всего реальнее — головокружительным подъемом заработных плат, — замечал Бубликов. — Иногда эти платы получали прямо фантастический характер. Подростки, женщины, простые чернорабочие временами получали больше, чем квалифицированные рабочие в Америке… И за какую работу! Ровно вдвое менее производительную, чем до революции!»[624]. На 18 металлургических предприятиях Донецкого бассейна, прибыль которых в 1916 году составила 18 млн рублей, рабочие требовали увеличения зарплаты на 240 млн. На Урале, где общий оборот всех предприятий составлял 200 млн рублей, рабочие потребовали увеличить им заработную плату на 300 млн. И на меньшее не были согласны[625].

Как же в таких условиях повышать производительность труда? Призывами и уговорами. 8 апреля Временное правительство обращалось к труженикам оборонных предприятий: «За работу же, граждане рабочие, и помните, что эта усиленная работа сможет спасти жизнь наших героев-страстотерпцев. За работу, и будьте уверены, что со своей стороны Временное правительство примет меры к тому, чтобы ваша добавочная сверхурочная работа оплачивалась особо, если это не было предусмотрено ныне выплачиваемой вам заработной платой»[626]. Нельзя сказать, что рабочие сильно верили правительству или были озабочены работой сверхурочно, когда и без работы зарплата росла кратно.

Откуда взять деньги на повышенную зарплату? «Уже теперь приходится оплачивать труд не за счет доходов, а за счет основных капиталов, которые будут израсходованы в краткий срок, и тогда предприятия будут ликвидированы»[627], — писала газета «Современное Слово». Представители промышленности — в целях компенсации — не без оснований требовали повышения государством цены на оборонную и иную продукцию, которая производилась по госзаказу. Таким образом, бремя повышения зарплаты перекладывалось на бюджет[628].

На него же легло бремя всеобщей коррупции и растащиловки. «Началась положительная вакханалия, соединившая всех в безудержном стремлении под флагом демократизации брать, рвать, хватать, сколько возможно, из государственной казны, словно боясь упустить время безвластия и не встречая противодействия со стороны правительства»[629], — замечал Деникин. Стремительно росли расходы на госаппарат и конторы, занимавшиеся распределением скудевших ресурсов. Содержание продовольственных комитетов, распределявших продукты, обходилось в 500 млн рублей — больше, чем стоимость хлеба, который они распределяли. Земельных комитетов, статус которых даже не был точно определен — в 140 млн и т. д.

Кратное в течение одного-двух месяцев повышение заработной платы сделало всю российскую экономику нерентабельной. «Индустриальную буржуазию освободили от каких-либо доходов весьма быстро, — подчеркивал Бубликов. — Большие заводы еще держались и держатся, залезая в неоплатные долги, ибо стоимость производства сплошь и рядом превышает контрактную плату, но мелкие промышленные предприятия закрывались десятками»[630]. Производство в реальном секторе дезорганизовалось скачкообразно.