Я не одна.

Прижимая двумя руками рукоять меча к груди, как самое сокровенное сокровище, я медленно обходила людей, замерших на площади.

Так же опасливо вошла в сам дворец, пробираясь к тронному залу.

– А вот и я, – тихо поздоровалась, стараясь разрушить царившую вокруг тишину и разглядывая от силы тридцать сохранившихся здесь людей.

Ненависть затопила моё сердце.

– Если Святогор умудрился выжить сегодня, клянусь – лично пойду и добью его, – рукоять меча ощутимо дрогнула в моих ладонях. – Естественно тобой его и добью, Клава. Не переживай.

Остановившись ровно по центру тронного зала, я растерянно огляделась по сторонам.

– Ничего не происходит, – эхо моих слов, словно издеваясь, несколько раз повторило «происходит». – Я здесь, на своём месте. Вернулась. Что ещё нужно?

В голову лезли дурацкие стереотипы, из серии поцеловать кого-нибудь или окропить слезами, но… бред же. Это мне сутками рыдать придётся, чтобы всё здесь оживить. Поцелуй же…

– Ну а почему бы и нет? – поддержала я саму себя, подходя к одной из статуй. – Оживай, – просьбу я сопроводила едва заметным поцелуем в щеку окаменевшего мужчины. – Ну же, давай…

Слёзы сами навернулись на глаза. Святогор был прав, статуи были как близнецы похожи друг на друга, но эта… Тот мужчина, которого я только что поцеловала – Гвидон. Я знала это. Чувствовала. Слёзы текли от радости, от осознания того, что брат жив… А жив ли – тут же вторила горечь в душе, заставляя жалобно всхлипывать.

– Я не знаю, как вернуть их, Клав, – пожаловалась я мечу. – Может снова к Алатырю…

Меч неожиданно завибрировал, выскакивая из моих рук и с оглушающим звоном падая на пол.

– Ты чего? – шмыгнула я носом, наблюдая, как Кладенец начинает раскручиваться, указывая остриём в сторону тронов. – Ты хочешь, чтобы я села на… своё место, – меч радостно крутанулся, мол, да. Иди и садись. – Возможно ты права.

Я подняла её с пола, медленно направившись в указанном направлении, стараясь не наступать на устилающие всё вокруг каменные осколки. Я ведь помнила, что это не просто статуи…

– Ну, как-то так, – подобравшись к своему трону, первому слева, я осторожно присела на него, внимательно вглядываясь в статуи.

Минута, две, три, пять.

– Не получилось, – выдохнула я, смахивая катившиеся по лицу слёзы и забираясь на трон с ногами, подгибая их под себя. – Я не знаю, что ещё должна сделать. Может трон не мой просто, или…

Я замолчала на полуслове, услышав треск. Сначала едва заметный, словно шелест, но с каждой секундой он становился всё громче, пока не достиг своего предела.

В этот же миг весь замок словно вздохнул полной грудью, сбрасывая с себя каменную пыль, оживая. Первыми появились звуки. Щебет птиц где-то на улице… шорох ветра… редкие радостные окрики...

Я во все глаза смотрела на оживающих передо мной людей, не в силах вымолвить ни слова. Лишь улыбаясь сквозь никак не желающие останавливаться слёзы. Обнимала меч, пока смотрела на идущего в мою сторону брата и плакала.

– Здравствуй, Елена.

– Здравствуй, Гвидон, – тихо ответила я за секунду до того, как он поднял меня с трона и прижал к себе.

47

Я сидела на лесной поляне, задумчиво поглаживая рукоять меча.

С того момента, как Гвидон и царство очнулись, прошло чуть больше недели, а Кладенец всё так же оставалась мечом. Мне её не хватало. Как и информации. Про Кощея до нас доходили лишь слухи, которые не отличались своей надёжностью.

Например, то, что он живёт с царевной Лебедь. Это меня бесило до зубного скрипа, но однажды получив по голове рукояткой меча (Кладенец мне более чем наглядно продемонстрировала своё мнение на данный слушок), я тут же вспомнила, что сердце его – я. Так о каком сожительстве может идти речь? Про меня тоже слухи ходят, один другого хлеще…

Первые несколько дней Гвидон меня к себе вызывал для «серьёзных разговоров» на тему «моего неподобающего для царевны поведения». Тут было всё. Начиная от сожительства с Финистом, затем (с какого-то перепуга) и с Соловьём… злые языки даже Ивана царевича приплели. Мол, в лесу я с ним месяц жила. Какой месяц? Какое жила? Да он меня даже похитил в облике Василисы Прекрасной!

Хотя, и на эту тему Гвидон со мной тоже разговаривал. Беседа проходила под лозунгом «приличные царевны телами не меняются». Как будто меня кто-то спрашивал!

В любом случае, все эти беседы прекратились, когда я во время очередной его проповеди (кажется на тему сломанной у Кощея прялки – и вот откуда об этом узнали вообще, спрашивается?!), я задумалась и обняв меч заявила: «Моя прелесть!».

С чувством заявила.

С правильным выражением.

Гвидон тогда замер, и (на свою беду) переспросил у меня, мол, что ты там Елена бормочешь.

На тот момент мне показалось забавным прижать меч ещё ближе к себе, и, идя на полусогнутых ногах в сторону выхода, прокричать брату:

– Мы никому не отдадим прелесть! Она наша! Наша!

Я была уверена, что шутка смешная.

Она бы и была смешной, если бы Гвидон (а также четверо замерших у дверей стражников) смотрели этот фильм. Но, нет. Что я имела в виду и кого изображала, понятно было только мне одной.

Ну и слухи же после этого про меня поползли! Ой… Которые я зачем-то подпитывала, от души веселясь, иногда заявляя случайно встреченным людям в коридорах дворца, что прелесть – моя.

Слухом больше, слухом меньше… Какая разница? Тем более, что были и плюсы. Гвидон меня больше на разговоры не вызывал, уточняя поступающую про меня информацию у Финиста с Соколом. С чего он взял, что мы близки – для меня загадка. Но братья действительно старались, закрепляя за собой место во дворце. И даже на значимые посты не стремились. Как тогда мне и сказал Финист – они просто хотели стать частью большой семьи. Что ж. Вот пусть и становятся. Гвидону сейчас была важна поддержка. Сейчас только на нём здесь всё держалось.

Я понимала, что глупо, но надеялась, что разрушенные Святогором окаменелые люди, каким-то чудесным образом соберутся обратно, как только чары Алатыря падут, но – нет.

Даже в сказочном мире не всё бывает хорошо и как по волшебству.

– Мне начинает казаться, что ты