пришел как раз во-время. Ребята уже были там, разложили свои альбомы на столе, на котором пишут письма. За столом сидел старичок в потертой каракулевой шапке, в черной шубе с облезшим кроличьим воротником, в очках на большом красном носу. На столе он развернул свое марочное богатство. Чего-чего тут только не было! И французские колонии в Африке — фиолетовые, зеленые, оранжевые марки с крокодилами, попугаями, страусами и жирафами, и Тува — с верблюдами, горами в снегу и автомобилями, пробирающимися через пустыню, и Монголия, и Великобритания, и Дания, и Швеция… Целое сокровище лежало перед нами. У Петюхи и Митюхи горели глаза. За спиной старичка стояла еще целая гурьба мальчишек. Они не обратили на меня никакого взимания, хотя многих я знал, ведь мы учились вместе в школе. Так они были увлечены марками. Старичок торговался нудно, не уступая. Он несколько раз повторил, что расстается со своим сокровищем только потому, что наголодался у себя в Ленинграде и теперь хочет каждый день иметь и хлеб и масло. Мне он совсем не понравился, этот старичишка с хриплым голосом, но марки у него были великолепные, и я не мог от них оторваться. Вдруг старик поднял на меня острые глазки.

— А ты кто такой, мальчик? — спросил он. — Я тебя не знаю.

— Это наш братишка, сказал Петюха.

— Он вчера приехал, — добавил Митюха.

— Ванька?! — закричали ребята, тут только обратив на меня внимание. И все принялись со мною здороваться, забыв про старика и его марки.

— А вы разве не собираете марки, молодой человек? — спросил меня старый марочник.

— Как же не собирать? — ответил я.

— Отчего ж вы не подходите поближе? Я с вами могу поменяться.

— У меня нет лишних марок. Мне не на что меняться.

— А я не на марки меняю. Посмотрите, может быть вам что-нибудь подойдет для вашей коллекции.

Еще бы мае не подошло! Я принялся перелистывать его альбом и отобрал несколько прекраснейших экземпляров.

— Ну вот, — сказал я, тяжело дыша, — Дания, Канада, Швеция, Тунис… Что вы за это хотите?

— А что у вас есть?

— У меня десть… у меня есть банка американских консервов!

— Колбаса или, может быть, просто горох с салом?

— Настоящая американская колбаса, — сказал я с гордостью. — Вот такая, знаете, четырехугольная банка, с этикеткой.

— Марки ваши, — сказал старик, пододвигая ко мне марки. — Колбасу принесете завтра…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

в которой Иван Забегалов находит нового друга

Прошло несколько дней. За это время коллекция моя увеличилась. Я получил от старого марочника целую кучу чудесных марок, которых мне так нехватало. Старик расщедрился и не пожалел ни Африки, ни Нидерландов.

Наступила оттепель, и я теперь ходил по городу во всей своей флотской форме. В Решме моряк вообще редкое явление, а четырнадцатилетний матрос — целое событие. И женщины ахали и вздыхали, глядя мне вслед, а мужчины заводили беседу.

Мне пришлось выступить в своей старой школе, где теперь учились мои братишки, и рассказать, за что я получил свои медали. И все ребята внимательно меня слушали, а потом без конца расспрашивали о том и о сем, и я удивлялся, как хорошо они тут, за две тысячи километров от фронта, разбираются в том, что делается у нас, на Черном море. А учитель мой, милый учитель Иван Иванович Березин, так постаревший за эти два с половиной года (ребята мне сказали, что немцы убили у него сына), даже выступил с речью. Он расправил свои усы и сказал:

— Вот, дети, вы получили наглядный урок истории. Ваня Забегалов был моим лучшим учеником, а теперь он бьет немцев. Мой сын… мой сын тоже бил немцев до той… до той поры, пока еще билось его гордое русское сердце… И многие мои ученики стали теперь героями войны. И старики, и юноши, и даже дети — все поднялись на врага… И через сто и через двести лет о нашей эпохе будут писать книги… о том, как великан-народ поднялся, смял и уничтожил наглую и мерзкую орду…

Славный старик растрогался, прослезился и расцеловал меня, исколов своими усами.

С этого дня все школьники, даже незнакомое, здоровались со мной на улице. А после того как я побывал в школе у девочек, все девочки стали мне улыбаться и при встрече со мною страшно краснели. И одна из них предложила мне переписываться, когда я уеду обратно на флот, и подарила мне свою карточку. У нее были белокурые волосы, и она говорила на «о», как все жители Решмы. Маргарита была хорошим товарищем, она раздобыла у брата много марок и подарила их мне — не в обмен, а так, совсем даром. И в воскресенье она пригласила меня в театр, на утренник для школьников, и мы сидели с нею в третьем ряду и смотрели «Коварство и любовь» Шиллера. Маргарита вздрагивала и крепко держала меня за руку, когда злой отец не разрешал Фердинанду жениться на Луизе. А когда Луиза умерла, отравившись, из глаз Маргариты брызнули слезы и закапали на рукав моей синей фланелевки. Когда мы вышли из зала, она заметила, что как хорошо, что теперь нет таких родителей и что каждый на ком хочет, на том и женится.

— У тебя есть отец? — спросил я.

— Нет. Отца убили в самом начале войны. А теперь мама вышла замуж. Недавно совсем, с месяц назад.

— За кого?

— За артиста, ты его сегодня видал. Он играл Фердинанда.

— Он такой молодой?

— Нет, это он на сцене молодой, а дома ему тридцать два года. Он к нам месяца два как приехал.

— Он не обижает тебя?

— Нет, он довольно добрый. Но отец был добрее. Он меня так любил! Он всегда привозил мне игрушки. Он до войны был инженером на химкомбинате. И добровольцем пошел на войну.

Ну, а в театр ты часто ходишь? — постарался я переменить разговор.

— Когда только есть время. Через маму и отчима я всегда могу достать пропуск. Хочешь, еще пойдем?

Мы вышли на улицу. Вдруг за спиной послышался хриплый голос старого марочника:

— Мой молодой филателист! Не можете ли вы мне оказать маленькую услугу? Не достанете ли мне на сегодняшний вечер билет? Вы знаете, я целую вечность не был в театре, а сегодня дают «Гамлета», мою