Анхела Викарио была младшей дочерью в семье крайне скудного достатка. Ее отец Понсио Викарио, ювелир для бедных, потерял зрение, создавая бесчисленные золотые безделушки, чтобы поддерживать честь семьи. Пурисима дель Кармен, ее мать, была школьной учительницей, пока не вышла замуж — на всю жизнь. Ее кроткий и несколько подавленный вид с успехом скрывал силу характера. “На монашку была похожа”, - вспоминает Мерседес. Она с таким жертвенным рвением отдавалась заботам о муже и воспитанию детей, что вокруг порой забывали о ее собственном существовании. Две старшие дочери вышли замуж очень поздно. Кроме братьев-близнецов была еще средняя дочь, но та умерла от лихорадки в помраченном сознании, и два года спустя по ней всё еще носили траур — довольно условный в доме, но крайне строгий на улице. Братьев растили так, чтобы они стали настоящими мужчинами. Сестер воспитывали, готовя к замужеству. Они умели вышивать на пяльцах, шить на машинке, плести кружева на коклюшках, стирать и гладить, делать искусственные цветы, готовить разные сласти и составлять приглашения на помолвку. В отличие от ровесниц, без особого почтения относившихся к обрядам смерти, четыре сестры были мастерицами в древней науке ухода за болящими, в утешении умирающих и в обряжении умерших. Единственное, в чём упрекала их моя мать, была привычка сестер расчесывать волосы перед сном. “Девочки, — говорила им она, — не расчесывайтесь на ночь, корабли в море заблудятся”. В остальном же она считала, что не было дочерей, воспитанных лучше. “Они — само совершенство, — часто слышал я от нее. — Любой мужчина будет с такой счастлив, потому что их растили для страданий”. Однако тем двоим, что женились на старших дочерях, было нелегко прорвать замкнутый круг — сестры всегда и всюду ходили вместе, устраивали танцы только для женщин и были склонны усматривать тайные умыслы в любых намерениях мужчин.

Анхела Викарио была самой красивой из четырех, и моя мать говорила, что она родилась, подобно великим королевам прошлого, с пуповиной, обвившейся вокруг шеи. Но в ее облике сквозила беспомощность, она была некрепка духом, и это предвещало ей смутное будущее. Из года в год я встречал ее во время рождественских каникул, и с каждым разом она выглядела всё более неприкаянной, когда сидела по вечерам у окна своего дома, мастеря из лоскутков и проволоки искусственные цветы или напевая с соседками вальсы старых дев. “Саму ее надо насадить на проволочку, — говорил мне Сантьяго Насар, — эту твою дуреху-кузину”. Но однажды, незадолго до того как она надела траур по умершей сестре, я увидел Анхелу Викарио на улице — впервые в платье взрослой женщины, с завитыми волосами — и едва мог поверить, что это она. Впрочем, то было лишь минутное видение: с годами слабость ее духа усугублялась. Поэтому, когда стало известно, что Байардо Сан Роман намерен на ней жениться, многие усмотрели в этом коварство чужака.

Семья же Викарио восприняла это не только всерьез, но и с бурным ликованием. За исключением Пуры Викарио, которая выставила условие — Байардо Сан Роман должен удостоверить свою личность. Пока что никому не было известно, кто он такой. Его прошлое не простиралось дальше того вечера, когда он, разряженный, как артист, сошел на берег, а сам он о своем происхождении рассказывал столь скупо, что самые бредовые предположения могли оказаться правдой. Дошло до разговоров о том, что он ровнял с землей целые деревни и сеял ужас в Касанаре[5], командуя военным отрядом, что он бежал с кайенской каторги, что его видели в Пернамбуко, где он пытал счастья, выступая с парой дрессированных медведей, и что в Проливе Ветров он поднял со дна останки испанского галеона, груженного золотом. Байардо Сан Роман положил конец этим домыслам очень просто — привез всю свою семью.

Их было четверо: отец, мать и две сестрицы, произведшие настоящий фурор. Они приехали на “форде-Т” со служебными номерами, его клаксон своим кряканьем взбудоражил улицы в одиннадцать часов утра. Мать, Альберта Симондс, дородная мулатка с Кюрасао, чей испанский так и остался напичкан креольскими словечками, была в молодости провозглашена красивейшей среди двухсот красивейших девушек Антильских островов. Сестрицы, едва расцветшие юные создания, походили на двух беспокойных молодых кобылок. Но главным козырем был отец, генерал Петронио Сан Роман, герой гражданских войн прошлого века, воплощение боевой славы консервативного режима — именно он обратил в бегство полковника Аурелиано Буэндиа, разгромив его в битве при Тукуринке. Моя мать была единственной, кто не вышел приветствовать прибывшего. “Будет чудесно, если они поженятся, — сказала она мне. — Но это одно, а совсем другое — подать руку человеку, который приказал стрелять в спину Херинельдо Маркесу”. Едва генерал показался в окне автомобиля, приветственно махая белой шляпой, как его тут же узнали по знаменитым портретам. На нем был полотняный костюм цвета спелой пшеницы и сафьяновые сапожки, зашнурованные крест-накрест, переносицу украшало золотое пенсне на цепочке, прикрепленной к петлице жилета. На лацкане красовалась медаль за храбрость, в руке — трость с вырезанным на рукояти государственным гербом. Генерал первым вышел из автомобиля, осыпанный раскаленной пылью наших скверных дорог, и стоило ему ступить на подножку, как всем стало ясно: Байардо Сан Роман сможет взять в жены любую, которую пожелает.

Но вот Анхела Викарио не желала выходить за него. “Мне казалось, такой мужчина для меня — это чересчур”, - сказала она мне. К тому же Байардо Сан Роман даже не пытался завоевать ее расположения, зато околдовал своими чарами всё семейство. Анхела Викарио так и не смогла забыть ужас той ночи, когда ее родители и старшие сестры вместе с мужьями собрались в большой комнате и стали внушать ей, что она обязана выйти замуж за человека, которого лишь мельком видела. Близнецы держались в стороне. “Мы считали, это дела женские”, - сказал мне Пабло Викарио. Решающим родительским доводом был тот, что семья, снискавшая уважение своей достойной скромностью, не вправе отвергать такой подарок судьбы. Анхела Викарио осмелилась было намекнуть на препятствие — отсутствие любви, но мать сокрушила ее одной фразой:

— И любви можно научиться.

В отличие от долгих и бдительно наблюдаемых помолвок того времени, их помолвка продлилась всего четыре месяца — Байардо Сан Роман очень торопился. Она не стала еще короче только потому, что Пура Викарио потребовала дождаться окончания семейного траура. Впрочем, ожидание не было томительным благодаря несравненному умению, с которым Байардо Сан Роман улаживал дела. “Как-то вечером он спросил меня, какой дом мне больше всего