Шрифт:
Закладка:
Несмотря на все свои недостатки, отец делал для меня много хорошего. Когда мне было семь лет, папа привел меня в магазин Manny’s Music на Сорок восьмой улице и купил мне самую первую гитару, акустическую Yamaha со встроенным звукоснимателем, с регуляторами громкости и тона спереди. Еще он купил мне небольшой тренировочный усилитель. Я несколько месяцев изучал каталог фирмы Fender и умирал от желания заполучить изогнутый Stratocaster золотистого цвета. Но папа объяснил, что эта гитара более универсальна для новичков. Грех было жаловаться – я и не жаловался.
Я впервые по-настоящему попробовал писать музыку после того, как подружился с парнем, который жил через дорогу от меня, – долговязым Алексом Вайнером с длинными волосами. Семья Алекса жила в классной квартире в Гринвич-Виллидж, а не в Верхнем Ист-Сайде. Его мама была хиппи и верила в свободу творчества. Атмосфера в доме Вайнеров была мрачной. Некоторые стены были окрашены в черный цвет, а некоторые покрыты небрежным граффити. Мать Алекса разрешала нам рисовать на стенах. Я любил это место! Более того, у Алекса был именно тот Stratocaster, о котором я мечтал, и усилитель Fender. Вместе мы написали песню под названием «I Love You, Baby». Что я в этом возрасте знал о любви? Тем не менее я знал, что слово «любовь» должно быть в тексте песни.
Мы могли написать эту песню под кайфом, потому что в квартире Алекса всегда пахло марихуаной. Этот запах не был новым для меня, я встречал его и в Бед-Стае. Он присутствовал и на вечеринках, на которые меня брали родители в детстве. Мама с папой не курили, в отличие от многих своих друзей.
Травка казалась безвредной, чего нельзя было сказать о других стимуляторах. Я сам видел, как мама моего близкого друга увядала на рецептурных препаратах. Они жили в огромной квартире на Пятой авеню, 1010, в историческом здании на перекрестке с Восемьдесят второй улицей, всего в двух дверях от нас. В их квартире царила полная катастрофа: тарелки были свалены в кучу в раковине, по всему полу была разбросана грязная одежда, мусорные баки были переполнены. Когда я рассказал об этом маме, она поспешила на разведку, а в итоге помыла посуду, полы, открыла окна, чтобы впустить свежий воздух. Мама даже искупала бедную женщину и переодела ее в чистую одежду. После этого она убедила ее обратиться за профессиональной помощью. Это была моя мама – спасительница заблудших душ.
Мама любила музыку так же сильно, как и я. Два ее любимых альбома – Imagination группы Gladys Knight & the Pips, а также Innervisions Стиви Уандера – стали важными ориентирами моего детства. Мне нравилось исполнять для мамы песни Глэдис. Я подпевал «Midnight Train to Georgia», а она сидела и внимательно следила за каждым моим движением. Она позволила мне исполнить весь альбом и ни разу не отвела от меня глаз. Даже сегодня, полвека спустя, меня успокаивает прекрасная теплота голоса Глэдис. Он воплощает собой голос маминой души. Они навсегда связаны в моем сердце.
Альбом Стиви стал настоящим откровением. Это был первый песенный ряд, который я слушал и каждый записанный слой которого воспринимал как отдельную сущность. Это было мое первое осознанное знакомство со смыслом музыкальной композиции. Даже в детстве я воспринимал альбом Innervisions как то, чем он, собственно, и являлся, – великое произведение искусства. Это было какое-то техническое чудо. Помимо того что я ценил сложность строения каждой композиции, я впитывал духовность Стиви. Позже, слушая этот альбом снова и снова, я представлял себе, как Стиви сидит на ладони у Бога.
Летом 1973 года мама с папой отправили меня на два месяца на север штата в Линкольн-Фарм, в лагерь в деревне Роско. Я взял с собой свою «Ямаху», и один из вожатых, который умел играть на гитаре, научил меня песням вроде «Take Me Home, Country Roads» Джона Денвера. Не желая оставаться в стороне, я тоже присоединился к походному оркестру. Когда мама с папой пришли на день открытых дверей, я участвовал в представлении, играл на акустической гитаре в оркестре. Это, должно быть, было мое первое настоящее выступление. Мама с папой сказали, что это было самое забавное зрелище, что они когда-либо видели.
Как только я вернулся домой из лагеря, мама отправила меня в Гарлемскую школу искусств на уроки игры на гитаре. Мне было девять лет. Она научила меня самостоятельно ездить на автобусе по Мэдисон-авеню до Гарлема. Мне нравилось это чувство независимости, и я был счастлив играть на гитаре. Должен заметить, что у меня не было таланта играть по нотам, зато я мог ориентироваться на слух. Мои уши всегда были и будут моим спасением.
Манхэттен и Бруклин – первые два места, которые сформировали мой характер.
Затем наступил черед Багамских островов.
Они, конечно же, были корнями дедушки Альберта. Но как только я увидел их, как только ощутил и вдохнул этот островной воздух, они тоже стали моими корнями.
Первая поездка оказалась самой захватывающей. Она совпала с Рождеством. Мне было пять лет. Я проснулся в нашей нью-йоркской квартире, выглянул в окно и увидел сильный снегопад. Мама собрала чемоданы, и мы поехали! Мы вызвали такси и направились в аэропорт Кеннеди, чтобы отправиться в Нассау. В те времена к авиаперелетам относились более торжественно. Нужно было принарядиться. Мама всегда правильно одевалась по любому случаю, и в этот раз она надела ярко-синий ансамбль. Папа был в костюме и галстуке. На мне была маленькая спортивная куртка и брюки из того же комплекта.
Прохождение мимо пятого терминала было настоящим приключением. Здание выглядело так, будто сошло прямиком из мультфильма «Джетсоны» – образец футуристической, парящей архитектуры в исполнении архитектора Ээро Сааринена, с крылатыми крышами и невероятными угловыми окнами, выходящими на взлетно-посадочные полосы. Затем, прибыв к третьему терминалу, я увидел наш Boeing 707, который напоминал машину времени. Мама пристегнула меня к сиденью. Мое сердце бешено колотилось, когда мы взлетали, пронзая облака, поднимаясь выше погодных условий, и наблюдали, как серое покрывало растворяется в сияющей синеве. Я пил содовую и листал комиксы Archie. Папа читал «Нью-Йорк Таймс». Мама изучала сценарий.
Затем, три часа спустя, гигантская птица приземлилась на остров, залитый солнечным светом. Когда нарядно одетая стюардесса открыла дверь, салон наполнился сладким воздухом. Было влажно и пахло цветами. Мы спустились по лестнице на взлетную полосу и вошли в здание аэровокзала, где нас приветствовал барабанный оркестр. Их мягкий грув звучал успокаивающе. Мамин двоюродный брат Исау, привлекательный спокойный багамец, приехал со своей двенадцатилетней дочерью Дженнифер – наши прекрасные родственники из Нассау.
Иногда мы с мамой путешествовали вдвоем, а иногда в большой компании: папа, дедушка Джо и бабушка Джин, мои сестры Лори и Теди и, конечно же, дедушка Альберт и бабушка Бесси. Много раз я уезжал на лето один и жил с Исау, Дженнифер и матерью Исау, которую мы ласково называли Рокер.
Но в тот первый раз, когда мы с мамой и папой были вместе, мы остались на острове Парадайс. В наши дни Атлантика превратила его в курорт, похожий на Диснейленд. Но тогда он излучал подлинную олдскульную энергетику. Мы остановились в отеле «Британия Бич», последнем пристанище Джеймса Бонда, где мужчины в смокингах и женщины в вечерних платьях играли в казино и проводили время в ночном клубе TradeWinds, слушая Ronnie Butler and the Ramblers. По всему острову выступали великие музыканты, от Count Bernadino до Trinidadian Mighty Sparrow. Ударник Peanuts Taylor, который когда-то безраздельно властвовал в «Тропикане» в дореволюционной Гаване, управлял клубом Drumbeat, где полуголые танцовщицы «выдыхали» огонь. В детстве я наблюдал это пьянящее сочетание музыки, пламени и плоти.
