ее явно швырнули во что-то, напоминающее темную комнату. Упав, Виолетта больно ударилась головой и, кажется, на мгновение даже потеряла сознание. Комната дернулась и куда-то поехала, девочка поняла, что это вагон. Открыв глаза, привычной внутренности поезда Виолетта не увидела — только деревянный пол, на котором сидели дети. Кто-то молчал, кто-то громко плакал, но их было очень много — этот странный вагон был буквально забит ими.

Какая-то девочка что-то спросила, судя по интонации, но мисс Стоун ничего не поняла. Она шокировано оглядывалась — ведь только что вокруг была колдовская школа. Летта вскочила, подбежав к двери этого вагона, и начала стучать, требуя ее выпустить. Она кричала по-английски и по-французски, пока не охрипла. Тогда Виолетта села прямо у двери и заплакала. Ей почему-то было очень страшно. Еще страшнее, чем когда ее поймали эти, с черной полосой.

— Ты не смочь бежать, — коверкая слова, произнесла какая-то девочка лет десяти на вид. — Теперь ты ехать, а потом смерть.

— Почему? Почему? За что? — этот ребенок явно понимал, что говорил.

— Недочеловек, — десятилетке явно не хватало слов, но Виолетта поняла, ведь совсем недавно она слышала что-то подобное.

— Нет-нет-нет, это не может быть правдой! — воскликнула девочка, попытавшись закричать еще раз, но в последний момент испугавшись.

Вагон ехал несколько часов, а потом остановился. С грохотом открылись двери, кто-то что-то крикнул. Девочку опять схватили за волосы, вышвыривая из вагона. Она упала на каменную насыпь, но затем последовал удар. Какой-то мужчина в странной униформе что-то выкрикивал и бил девочку тонкой палкой, пока она не принялась убегать. Детей согнали в толпу, разделили ее по возрасту, насколько увидела Виолетта, а потом погнали в сторону двух приземистых деревянных строений. Слева и справа доносился лай, это были собаки, рвавшиеся с поводков. Девочке собаки показались огромными — раза в три больше обычных. Гнали детей бегом, награждая очень болезненными ударами, отчего все вокруг кричали.

— Ausziehen![1] — послышалась команда, которую, по-видимому, поняли немногие.

— Раздеть, — та же десятилетняя девочка из поезда, всхлипывая, расстегивала платье. Она повторила еще раз для Летты: — Все раздеть.

Идея раздеваться Летте не понравилась, поэтому она замешкалась для того, чтобы в следующий момент взвыть от боли — странные люди в черном били ее с каким-то остервенением, даже большим, чем те, черные, на острове, отчего Виолетта даже не могла закрыться. Наконец от нее отошли, ожидая возможности продолжить. Девочка принялась быстро раздеваться, не попадая по пуговицам дрожащими руками. Она видела, что все дети вокруг уже раздеты догола и дрожат от холода. Не желая повторять то, что случилось только что, Виолетта разделась полностью и замерла, дрожа от холода, в попытке прикрыться.

Дальше всех остригли налысо и погнали куда-то — по снегу голыми. Это было очень страшно, еще и больно, потому что бить их при этом не переставали. Душ ледяной водой заставил просто дрожать крупной дрожью, но потом Летту отделили от остальных и, не давая никакой одежды, куда-то повели. Девочка пыталась что-то сказать, но добилась лишь сильного удара по лицу, отчего из разбитой губы пошла кровь. Били ее сейчас намного сильнее, чем в Англии, отчего страшно становилось так, что она уже дрожала.

Летту завели в какой-то кабинет, похожий на медицинский, где ее сразу же принялись осматривать двое в такой же черной униформе и наброшенных на нее белых халатах. Ей ощупали голову, надавили на глаза, осмотрели рот, затем, безжалостно давя на ребра, и живот осмотрели.

— Und?[2] — поинтересовался тот, кто ее привел.

— Aussieht nicht wie Jude oder Slawe[3], — ответили ему. — Wir könnten ein Experiment machen — stimulieren, bis sie seine Muttersprache sprichtэ[4].

— Gute Idee![5] — обрадовался тот.

— Что вы делаете? — воскликнула девочка, когда ее привязали к чему-то деревянному.

И пришла боль. Она все усиливалась, пока не закрыла все сознание Летты. Такой боли она не испытывала даже в той железной камере. Такой жуткой, лишающей соображения боли в ее жизни еще не было. Сорвавшая в крике горло девочка потеряла сознание. А немцы переглянулись. Получалось, что перед ними француженка, непонятно как пробравшаяся в лагерь, куда свозили славян.

— Auschwitz?[6] — поинтересовался один из немцев.

— Einem Untermenschen zuliebe Transport schicken? Sie sollte in der Kinderbaracke arbeiten![7] — решил, видимо, старший.

Летту облили водой и по-французски объяснили, что она теперь номер, который нужно выучить. Ее работа — ухаживать за детьми, выбрасывать трупы и даже и не думать о побеге, иначе смерть. Девочка попыталась что-то объяснить, но ей показали окровавленную палку, поинтересовавшись, хочет ли она еще. Виолетта абсолютно точно не хотела. Поэтому ее голой по морозу бегом погнали к деревянному строение, названное бараком, бросили на пол и швырнули что-то, что нужно было надеть.

От такой перемены, от боли в спине и ниже, Виолетта разрыдалась. На ее плач дверь барака распахнулась, через мгновение девочка услышала свист, и новая боль ожгла ее, объясняя, что плакать теперь тоже нельзя. Немного придя в себя, Виолетта с трудом поднялась на дрожащие ноги, пытаясь запомнить, что она больше не Виолетта Стоун, а выданный ей номер. Четыре цифры этого числа нужно было произносить на чужом языке. Мисс Стоун подумала, что просто сошла с ума.

Глава 4

Как она попала в это страшное место, Летта не знала. У нее отняли все — одежду, волосы, даже имя. Она теперь была просто номером, а вокруг нее — дети, от самых маленьких до тех, кто был постарше. Платье из какой-то грубой ткани ранило незажившие следы сзади, белья ей было, как Летта поняла, больше не положено. Дети вокруг болели и… умирали. Они умирали сами от болезней, потому что никакой медицинской помощи не было, они умирали от каких-то манипуляций, а еще их травили. Звери в черном убивали детей, и Летта ничего не могла с этим сделать. Пытаясь защитить, она оказывалась без сознания — ее били так, что спрятавшиеся малыши просто рыдали.

Еще она учила язык. Десятилетняя девочка вместе с мисс Стоун ухаживала за детьми, показывая, как правильно, и учила ее языку. Еды было очень мало — заплесневелый хлеб, какая-то бурда, называвшаяся супом… Хлеб надо было размачивать, чтобы малыши могли его поесть. Но Летти отдавала в том числе и свой хлеб младшим, чтобы ничего не видевшие в жизни дети прожили хоть еще немного. Стараясь спрятать от зверей малышей, она подставлялась под плети озверевших