– Хорошо. Спасибо и на этом.

***

Выйдя из кабинета, Черкасов увидел с Рудневым. Тот с преувеличено скучающим видом подпирал собой стену.

– Узнал, что хотел? – поинтересовался учитель.

– Отчасти. Ты, полагаю, мало что можешь добавить?

– Правильно полагаешь. Я Нехотейского встречал от силы раза два, так что кроме поверхностных впечатлений предложить тебе не могу.

– А кто его хорошо знал?

– Гм… Ну, если хочешь получить исключительно восторженное мнение о покойном, то на выходе пообщайся с Владимиром Амплеевичем. А потом попробуй разговорить Снегирёва – он человек излишне вежливый и, как бы это сказать… боязливый. Но их отношения с Нехотейским были далеки от идеальных, поэтому он сможет дать тебе пищу для размышлений.

– Спасибо, Паша, ты мне очень помог. В воскресение как условились?

– Конечно, в 10 утра в беседке, – речь шла о еженедельной шахматной партии.

Цербер на входе в гимназическое здание, действительно, был крайне высокого мнения о Николае Михайловиче. Он вообще полагал, что пренепременнейшим качеством учителя должна быть строгость, а все остальное (мелочи, вроде умения ладить с учениками или заинтересовать их в предмете) – опасный либерализм. Когда Черкасов имел неосторожность упомянуть о слухах, ходивших вокруг Нехотейского, Владимир Амплеевич гневно объявил их наветами завистников, замкнулся и до конца разговора отвечал исключительно кратко и односложно, всем видом показывая, как ему противен коллежский регистратор.

Глава четвертая

«Новые подробности»

День клонился к вечеру. Черкасов решил отложить беседу со Снегирёвым, и отправился в обратно в полицейскую часть, докладывать приставу. С этим ему пришлось подождать – придя в дом на Московской, Черкасов выяснил, что у Богородицкого настало время его нерегулярного «получасового перерыва». Означало это, что господин пристав спать изволят, причем получасом, обычно, Сергей Иванович не ограничивался. Черкасов был вынужден сесть за свой стол и ждать, когда начальство изволит его принять. Ждать пришлось чуть больше часа, и коллежский регистратор успел весь известись от голода – гипертрофированное чувство долга не позволяло ему просто сбежать и перекусить. Зато подошел Гороховский, с которым удалось обменяться новостями и подготовить совместный доклад для пристава.

– Итак, Константин Алексеевич, что удалось установить? – первым делом спросил Богородицкий, когда регистратор и квартальный поднялись к нему на квартиру.

– Во-первых, мы действительно имеем дело с убийством. Юрий Софронович присутствовал на вскрытии, и доктор Покровский свидетельствует, что в легких у покойного воды не обнаружено. Значит он попал в реку либо без сознания, либо уже бездыханным. Причиной смерти, скорее всего, является травма головы в области виска.

– Но зачем кому-то понадобилось убивать учителя? – недоуменно развел руками Богородицкий. – Столп общества, выдающийся преподаватель…

–Боюсь, что господин Нехотейский мог заработать себе достаточно врагов, – аккуратно выбирая слова начал Черкасов. – Опрос свидетелей указывает на то, что Николай Михайлович пользовался не очень хорошей репутацией среди коллег и учеников, а также был подвержен, скажем так, нескольким пагубным привычкам. Он мог быть завсегдатаем притонов на Солдатской улице.

– Даже так? Вот негодяй! – пристав внушительно хлопнул кулаком по столу, не очень убедительно демонстрируя своим подчиненным свое возмущение моральным обликом учителя. – С другой стороны, это ведь нам даже на руку! А ну как поехал он вчера ночью на Солдатскую, нарвался на лихих людишек, они его по голове огрели, обчистили, а концы в воду?

– При покойном было обнаружено 20 рублей «красными» во внутреннем кармане, Сергей Иванович, – вступил в разговор квартальный. – Если бы его ограбили и убили, то деньги бы забрали. А еще во внешнем кармане сюртука мы нашли небольшую брошь, на вид – дорогую. Ума не приложу, как она там оказалась. Может быть, он хотел сделать кому-то подарок?

– А если они случайно ударили, испугались и поспешили избавиться от тела? – не унимался пристав, полностью игнорируя часть про брошь. Видимо, идея поймать каких-нибудь бродяг, ошивающихся в трущобах, и повесить на них мертвого учителя не давала ему покоя.

– Все может быть, конечно, но, по моему опыту, карманы они бы все равно обшарили.

– А больше ничего не пропало, никаких, скажем, ценностей?

– Согласно показаниям слуги, у покойного была трость и дорогой портсигар, украшенный драгоценными камнями, но ни дома, ни на теле они обнаружены не были, – доложил Гороховский.

– Вот! Нашли в кармане портсигар, обрадовались, и не стали до конца обыскивать! – обрадовался открывшимся фактам Богородицкий и тут же начал планировать розыскные мероприятия. – Давайте-ка вот что – пройдитесь по знакомым «барыгам», не пытался ли кто продать портсигар, схожий по описанию с учительским. Брошку тоже покажите, может, опознают. Вдруг получим описания душегубов. Если нет – устроим облаву, перевернем вверх дном пару притонов, тут-то уж точно след найдется!

– А как быть с его школьными конфликтами? А с брошью? – неуверенно поинтересовался Черкасов.

– Ой, да что вы мне голову морочите! – вспылил пристав. – Мальчишка! Никакого опыта, а туда же! Ну какие, прости Господи, школьные конфликты?! Брошь он в подарок какой-нибудь девке преподнести хотел! – он продолжил, не обращая внимания на абсурдность предположения. – Что, его коллеги-учителя порешили и в речку скинули? Или, может быть, устроим облаву на гимназистов? Да вы отдаете себе отчет, насколько это смехотворно?

Черкасов густо покраснел и не нашелся с ответом. В изложении пристава такие версии и впрямь казались глупыми.

– Вот то-то же! – сменил гнев на милость Богородицкий. – Поиски портсигара поручаю Юрию Софроновичу, у него больше опыта в таких делах. А вы, Константин Алексеевич, помогите ему, посмотрите, как опытные сыскари работают, вам полезнее будет. Завтра с утра приступайте. Свободны, оба.

***

Всю субботу пристыженный Черкасов потратил на обход известных полиции скупщиков краденного в компании Гороховского. Он в очередной раз обратил внимание на странные взаимоотношения квартального и «барыг». Юрий Софронович болтал с ними, как с добрыми знакомыми – шутил, справлялся о здоровье, о семьях, но при этом в блеске его глаз, в позе, в улыбке, во вроде бы дружелюбных вопросах проскальзывала угроза. Каждый торговец ясно понимал: сегодня квартальный пришел не по их душу, но они в его власти, и стоит Гороховскому рассердиться (или просто захотеть) – и беды они хлебнут по полной. Поэтому вели себя лавочники подобострастно, а отвечали, вроде бы, правдиво. Разумом Константин понимал, что такое «соседство», когда полиция закрывает глаза на преступную деятельность, творящуюся у них практически у нее под носом – мера вынужденная и оправданная, и если хватать каждого известного «барыгу» и волочь его на каторгу, то вскоре их заменят новые, которых поймать