Шрифт:
Закладка:
1. лапу в банку
2. лапу в пасть
3. см. 1.
— А вы, наверное, из цирка, — брякнула вдруг я, чтобы хоть как-то заглушить чавканье, — дрессированные, из тех, ну… с цепочками на шее, да?
Галстучный посмотрел на меня задумчиво, тщательно обсосал лапу и ответил:
— Те, кто с цепочками… вернее, с цепями… они развлекаются. Не живут. Именно развлекаются. Танцуют. Ездят на велосипедах и самокатах. Играют в футбол. Но развлечения эти.. нужны они им? Нет, они комуто другому нужны. Тому, кто их заставляет. А что они получают? Насмешки. Удары палкой, плёткой и током. И кусочки сахара.
— Зато у них есть крыша над головой, — сказала я.
— У них есть клетка, — сказал он. — Клетка, плётка и цепь. Это счастье медведей, которых кормят сахаром вместо меда. Они там, на цепи, дичают. Перестают чувствовать разницу между суррогатом и природой. Бросаются на хозяев, друг на друга. А люди не их, а нас дикими называют. Почему?
Я пожала плечами. А галстучный, кажется, и не ждал ответа. Он тут же снова нырнул лапой в банку. А я подумала — как же приятно иногда побеседовать с медведеммыслителем. Это вам не просто так зверюга из берлоги. Это вам ого-го!
Когда медведи немного насытились, они стали переговариваться друг с другом на своём медвежьем языке — смеси рыканья, урчания, каких-то отдельных звуков и слогов.
Фертик выполз из-под дивана и стал внимательно прислушиваться к медвежьему разговору. Я потихоньку показала ему кулак — бросил, мол, хозяйскую дочь на растерзание диким зверям. Пёс подошёл поближе, обнюхал кулак и вильнул хвостом. И вдруг я, к немалому своему удивлению, среди этой какофонии различила имя — Викентий Ильич. Сначала думала — ослышалась. Но нет. Имя повторилось ещё раз. И ещё. Мне стало не по себе. Дело в том, что Викентий Ильич — если они говорили о том самом Викентии Ильиче — года три назад пропал. Пошёл в лес по грибы и не вернулся. Искали его потом, искали. Долго. Не нашли. Семья его — жена и двое детей, взрослых уже, и объявления в газеты давали, и в милицию обращались с заявлениями. Нет, всё бесполезно. Как в воду канул.
— Простите, — сказала я как можно более вежливо, — вы что-то слышали о Викентии Ильиче?
— Ыгы, — сказал один. — И видели тоже. Видели! Видели! Они его видели! А мо-
жет, и не только видели. Может, задрали его? Ужасные мысли запрыгали у меня в голове.
— Не пугайтесь, — вдруг сказал медведь с галстуком, — Викентий Ильич — это я.
Надо же. Ну что за причуда — брать себе такое заковыристое имя. Назвался бы просто Мишка, Гришка, Тришка… Нет ведь! Буду Викентий Ильич. И все. А отчество, между прочим, у медведей одно — Потапыч. И никаких тебе Ильичей.
— Я был когда-то человеком, — продолжал медведь. — Однажды пошёл в лес, грибы собирать. И так, знаете, там хорошо было. Запах листвяный, хвойный. Тишина. Ни криков начальства, ни вони автомобильной. Никто не пилит тупой пилой. Хотя надо заметить, что Ниночка моя в этом отношении была почти идеальна, пилила не более раза в неделю. Но и это было неприятно до крайности. Вот бы, думаю, остаться здесь. Так захотелось — не передать словами. Всем существом, от пяток до макушки. Сам не заметил, как в медведя превратился. И ничуть не жалею.
— А если поцеловать — обратно в человека превратитесь? — машинально спросила я.
— Вряд ли, — серьёзно ответил медведь. — Не желаю обратно. Медведем мне как-то сподручнее, знаете ли.
— Но как же так, — удивилась я, — разве же такое возможно? Из человеков, да в медведи?
— Нет в мире ничего невозможного, главное — захотеть. Лучше быть свободным медведем, чем человеком на цепочке. Да-с. Человеком я был пожилым, ещё паратройка лет, и всё, аут, кирдык, финиш. Зато медведь я молодой, в самом соку, в силе, вся жизнь впереди.
Увиденное и услышанное не укладывалось в голове, как я ни старалась его уложить. Человек — царь природы, венец творенья. И чтоб променять этот статус на жизнь в диком лесу, в берлоге?!
— А ведь вас так искали, так ждали… Могли бы хоть какую весточку подать.
Мне вдруг стало очень грустно. Наверное, можно было бы уговорить его вернуться. Да только надо ли? Даже будучи медведем, можно оставаться человеком… Что мы, собственно, имеем, кроме статусов? Очень мало, практически ничего. Банки с засахаренным вареньем, которое раз в несколько лет приходится переваривать, а потом опять прятать, хранить, беречь, жалеть… Что мы, собственно, знаем про жизнь медведей, других диких зверей? Изучаем их повадки, сажая в клетки, лупя плётками, кормя сахаром.
Они уходили в лес, а я стояла на крыльце и глядела на их бурые, почти сливающиеся с темнотой спины. Фертик вдруг завыл и бросился вдогонку.
— Стой, — кричала я ему, — вернись!
Куда там. Пёс почувствовал свободу. Он сбежал, чтобы немного пожить на воле.
Ну что, что я скажу маме?
Фильм давно кончился. Там, по ту сторону экрана, «медведь» превратился в человека. Счастливый конец. Жаль, что в жизни это бывает очень редко. Или нет. Наоборот. Хорошо, что в жизни это бывает очень редко.
Утешало меня только одно.
Варенье, старое засахаренное варенье хоть кому-то, да пригодилось.
Утром Фертик спал на крыльце. Услыхав, что я вышла, лишь слегка приподнял одно веко и опять зажмурился.
— «У ней и бровь не шевельнулась, не сжала даже губ она», — усмехнулась я.
Пес не двигался. Не прыгал на меня, не оставлял грязные следы на одежде.
— Где мячик? — спросила я. Никакой реакции.
А вот это уже было странно. При слове
«мячик» пёс обычно сходил с ума, носился по всему двору, пока не находил. А сейчас, видимо, не было сил — умаялся, набегался за ночь. Или заразился от медведей достоинством и самоуважением?
Погодите, каких-таких медведей? Утром, при солнечном свете, вчерашнее происшествие казалось нереальным. Может быть, ночные гости мне приснились? Но нет — вот стоят пустые банки из-под варенья.
— Наконец-то ты его выкинула, — сказала мама, вернувшись с дежурства. — А то мне как-то жалко было.
— А… к тебе никто из леса никогда не приходил? — спросила я.
—
