пророчествовал в «Дневнике писателя» Достоевский. Да, для них равно был неприемлем и буржуазный индивидуализм, умаляющий целое в угоду торжествующей личности, и коммунистический коллективизм, для которого, как писал Маяковский, «единица – вздор, единица – ноль». Они – за соборность, за ту высшую форму единства, в которой каждая отдельная личность самобытна и уникальна и при этом находится в братски-любовном союзе с другими личностями, она «не распыляется в социальном целом, но творит вместе со всеми то общее дело, к которому каждый призван Богом»[10]. Примечательно, что, выдвигая православие как основу духовного единства России-Евразии, сторонники нового течения не отрицали других ее исконных религий, признавая их ценность, будучи убеждены, что «религиозно-культурный мир» ислама, язычества и буддизма, входящий своими частями в евразийское пространство, тяготеет к православию «как к своему центру»[11].

Чхеидзе горячо откликнулся на эти идеи. В евразийстве он нашел разрешение многих мировоззренческих и религиозных вопросов, которые сам себе давно задавал и на которые ответа найти доселе не мог. Взять хоть вопрос о смысле русской революции. Что это – срыв, слом, падение в бездну, абсолютное и предельное зло, как утверждали Д. С. Мережковский и И. А. Ильин, убежденные в том, что никакого диалога между белой и красной Россиями нет и не может быть, или же событие колоссальное и судьбоносное, прорыв к каким-то еще неясным свершениям и рубежам? Евразийцы, в отличие от правой, монархической эмиграции, полагали и революцию, и пореволюционную действительность закономерным фактом русской истории, ее важной, хотя и катастрофической вехой, событием, всколыхнувшим нацию, переворотившим все пласты ее бытия, вызвавшим к жизни и движению те народные силы, что так долго таились под спудом. В революции и в новой России их поражала потрясающая жизненность, но жизненность искореженная, принимавшая уродливые формы. И задача была не в том, чтобы подавить эту жизненность, вогнать ее в стагнацию, а в том, чтобы выправить уродливости, преодолеть ущербность идеи, лежащей в основе строительства нового мира. Такая позиция Чхеидзе оказалась близка и понятна. К тому же, грузин по отцу, русский по матери, выросший в многонациональном Моздоке, в евразийстве он обрел оправдание глубокой, все его существо захватившей любви одновременно и к русской культуре, и к культуре Кавказа, к населяющим его народностям, таким многоликим и многообразным. И наконец, главное – бывший корнет жаждал подлинного, великого дела, которому можно было бы без всяких сомнений отдать свою жизнь, и евразийство стало для него таким делом.

В ряды евразийского движения Константин Александрович вступил в 1924 году. К началу 1930-х – он уже влиятельная фигура в евразийских кругах, правая рука П. Н. Савицкого, одного из ведущих лидеров евразийства. Входит в ЦК евразийской организации, является одним из наиболее активных и влиятельных членов Пражской группы, состоит в редколлегии основных евразийских изданий. В 1928–1929 годах переезжает во Францию, где в парижском предместье Кламар начинает выходить еженедельник «Евразия». После раскола кламарского движения, в котором Чхеидзе принял сторону правых евразийцев П. Н. Савицкого, Н. Н. Алексеева, Н. С. Трубецкого, он снова в Чехословакии. Ведет постоянную переписку с евразийскими группами в Париже, Брюсселе, лимитрофах – Эстонии, Латвии, Литве, инициирует выпуск в Нарве в 1933 году евразийского сборника «Новая эпоха. Идеократия. Политика. Экономика. Обзоры». Составляет и редактирует «Евразийские тетради» (1934–1936), регулярно посылает материалы для брюссельского «Евразийца».

Уже в конце 1920-х годов он отчетливо понимает: евразийское движение неспособно плодотворно развиваться в отрыве от других пореволюционных течений, тех, что подобно евразийцам не отвергали русскую революцию, не перечеркивали с негодованием опыт социального и государственного строительства Советской России, а стремились духовно преобразить его изнутри. Среди этих течений были «сменовеховцы», первыми провозгласившие: «Появление Третьей России наша общая задача»; «новоградцы» (Г. Федотов, Н. Бердяев, С. Булгаков, Ф. Степун), выдвинувшие концепцию «нового града», построяемого «из старых камней, но по новому плану» – на основе активного христианского делания во всех сферах жизни, экономической, социальной, культурной, и демократического общественного уклада; «третьероссы» (П. Боранецкий), призывавшие созидать новое общественное устройство, ориентируясь на многомиллионные массы крестьянства и на новое прометеевское миросозерцание; а еще «национал-максималисты», «младороссы» и прочая, прочая, прочая. Становление этих течений в 1920-х – начале 1930-х годов протекало в напряженной идейной полемике не только с представителями правого (монархического) и левого (коммунистического) лагеря, но и друг с другом. Чхеидзе же хорошо понимал: идейная разобщенность и действия в одиночку лишь ослабляют духовное влияние эмиграции, сводя деятельность течений к межпартийным разборкам и усиливая их оторванность от жизни страны. Поиск «нового синтеза», проектирование новых общественных форм, альтернативных и западной либерально-буржуазной модели развития, и атеистической, классовой идеологии, господствовавшей в Советской России, по его убеждению, должны развиваться в широком сотрудничестве всех пореволюционников, необходим подлинный «собор сил» эмиграции, тех сил, которые нацелены не на конфронтацию с Советской Россией, а на плодотворное, восполняющее взаимодействие двух частей единой нации, волею исторических судеб оказавшейся расколотой надвое. Одушевленный этой идеей, в конце 1920-х – начале 1930-х годов Чхеидзе вступает в переписку с ведущими деятелями пореволюционных течений – Н. В. Устряловым, Ю. А. Ширинским-Шихматовым, П. С. Боранецким и др., налаживая мосты духовных и творческих контактов, закладывая основы возможного и действительного сотрудничества. Хочется верить, что эта содержательная переписка, интереснейший мировоззренческий и исторический документ эпохи, когда-нибудь будет опубликована.

1930-е годы – время духовной и творческой зрелости Константина Чхеидзе. Вслед за «Страной Прометея» издан «Глядящий на Солнце» (1935), пишутся романы «Навстречу буре» и «Пророк в отечестве» (вышли в свет в 1940 и 1941 гг.), печатаются рассказы. Хотя Чхеидзе писал только по-русски, все его художественные произведения выходят на чешском языке: увы, издаваться по-русски не было ни средств, ни возможности. По мере сил Константин Александрович пишет о русской литературе, и не только о классике XIX века, но и о литературе 1920–1930-х годов. В 1932 году вместе со своим другом лингвистом Л. В. Копецким создает при Русском народном университете в Праге кружок по изучению современной русской литературы. В 1933 году появляется небольшая книжка Чхеидзе «На литературные темы», включившая в себя его статью «О современной русской литературе», прочитанную на открытии этого кружка, статьи о В. Хлебникове и В. Маяковском, а также рецензию на книгу Я. Паулика «Техника флирта». Печатает Чхеидзе и философскую публицистику, а в евразийских изданиях помещает свои статьи по проблемам идеократии.

Одна из главных тем философско-публицистических размышлений Чхеидзе – вопрос о смысле и назначении христианства. Имеет ли христианство свои задачи в мире или это сугубо трансцендентная религия и «на земле с землею примиренье / И счастье дать не властно и оно / И нам, живым, дарует утешенье, / Что мертвым лишь блаженство суждено» (И. С. Аксаков)? В ответе на этот вопрос Чхеидзе прямо следует той линии русской религиозной философии (Н. Ф. Федоров и