родительского комитета любили посмаковать бедственное положение, в котором оказалась Зося. «Какая несчастная, – говорили они, – надо бы обратиться в опеку». «Там не помогут, только отправят девочку в детский дом», – причитали родительницы. Покудахтав, они великодушно прощали Сапожниковой ее долги. Этим помощь родительского комитета ограничивалась.

С таким положением вещей Катя была не согласна. Все платят, а Сапожникова нет! Алкаш не инвалид, с чего такие поблажки? Они, между прочим, тоже не миллионеры, ее мама специально пошла в родительский комитет, чтобы сэкономить. Выискивает, где можно купить дешевле, в конец города ездит, чтобы копейку выгадать.

Никто бы не узнал о том, что Сапожниковы не скинулись на покупку новой доски, если бы не Катя. Быстрова была отличным стратегом, несмотря на нелады с точными науками.

Расчет был верным и дал нужный результат. Зная, что Настя – последнее трепло, Быстрова подгадала момент, когда Иванючка оказалась рядом, а она, Катя, ее вроде бы как не заметила.

– На доску сдали все, кроме Сапожниковой. Как обычно. В их семье совсем денег нет, – посекретничала Катя с подругой на перемене.

– Да, бывает, – согласилась Вика.

– Даже на одежду у них не хватает, всегда в одном и том же ходит, – продолжала «жалеть» одноклассницу Катя.

Подруга кивала.

Это было правдой. Зося одевалась хуже всех: одна и та же немодная юбка с дешевым застиранным бадлоном и тапки-мокасины «Made in China».

Иванючина сработала молниеносно: уже на следующей перемене, перед контрольной, весь класс был оповещен о долгах Сапожниковой. Поскольку Зося появилась в классе лишь со звонком, расправа над ней откладывалась до следующей после алгебры перемены.

Так долго ждать взрывная Феофанова не могла – она жаждала крови немедленно, прямо на контрольной. Действия Фани вызвали цепную реакцию в толпе.

На перемене после контрольной, конечно же, на Зосю налетели.

Математичка, как обычно, «моргнула» – сгребла в охапку листочки и ушлепала в учительскую.

Ксения Алексеевна, классная седьмого «А», конечно, была «не посвящена» в то, что творится перед ее носом. Что ее класс, словно криминальный район, поделен на враждующие группы и что толпа расправляется с одиночками. Что есть Воронин со свитой, есть Фролова с гопницами, есть изгои, над которыми издеваются.

Сами виноваты! Себя отстаивать надо, завоевывать авторитет. Никто за них это делать не будет. Она классный руководитель, а не нянька!

Несмотря на то что Сапожникова соображала в математике лучше многих, Ксению Алексеевну она раздражала. Слишком много хлопот обещалось от этой немногословной хрупкой девочки. Неблагополучная семья и, как следствие, нищета и нелады с коллективом. Случись что – спросят с нее, с классного руководителя. А что она может? Ну проведет беседу с отцом ученицы, он что, пить бросит? Не бросит.

Ксения Алексеевна не раз вызывала Сапожникова в школу – не являлся. Сама к Сапожниковым Ксения Алексеевна не пошла. Заняться ей больше нечем, как только по чужим квартирам ходить! Еще был бы с этого толк, но толку ведь не будет. У самой дети, на них вечно времени не хватает.

«Авось обойдется», – малодушно решила классный руководитель, предпочитая не вмешиваться.

1917 г. Одесса

В свои восемнадцать Ольга Суок выглядела красавицей. Яркие, живые глаза под широкими черными бровями, лицо греческой богини, черты мягкие, гармоничные, как с портрета Леонардо да Винчи. Плавная, женственная походка и величественная стать.

Симочка по-прежнему оставалась невзрачным лягушонком с по-детски щуплой фигуркой. Все настолько привыкли видеть в ней неказистую дурочку, что ни у кого не возникало и мысли о наличии у юной девушки хоть какого-то потенциала. Разве что Сима хорошо рисовала, но куда применить это умение, особенно без художественного образования?

Лидия вышла замуж за уважаемого человека, военного врача. Правда, ее семейное счастье продлилось недолго. Муж Лидии Густавовны погиб на фронте Первой мировой войны. Молодая вдова вернулась в родительский дом, где по старой памяти вновь взяла на себя роль наперсницы сестер.

Страну трясло от волнений. Война – всем надоевшая и бессмысленная – вносила дополнительную сумятицу и истощала едва трепыхавшуюся экономику. Голод и нищета все увереннее обосновывались в Одессе. В столь нелегкое время уроки музыки стали никому не нужны, и Густав Суок, чтобы прокормить семью, брался за любую посильную работу. Играть на скрипке около памятника Ришелье, положив перед собой шляпу, австрийцу не позволяла гордость. Он предпочитал таскать грузы в порту, после чего подолгу отлеживался с больной спиной. Девочки как могли помогали родителям. Как ни странно, несмотря на несправедливое распределение семейных благ, сестры дружили. Особенно Оля с Симой, в то время как Лидия держала марку строгой старшей сестры, но и то лишь для вида – она чувствовала свою ответственность за младших.

Одесса стремительно нищала. Из доступных развлечений были лишь бесплатные творческие вечера неизвестных молодых дарований и море. Черное море – единственное, что оставалось неизменным вне зависимости от обстановки в мире. Оно то шумело, поднимая высокие волны, то чуть слышно шептало, серебрясь на солнце или мерцая в лунном свете.

Сестры Суок любили проводить время на Ланжероне. Казалось, здесь, среди теплого песка и шелеста прибоя, время приобретало свойство застывать, и можно было выбирать любое на свой вкус. Эту способность времени Серафима впервые обнаружила в свои неполные десять лет и тут же поделилась открытием с сестрами.

– Волна бьется о мои ноги точно так же, как когда мне было четыре года! Помните, мы тогда всей семьей отдыхали в Отраде? Нам еще купили леденцы! – Сима даже почувствовала смородиновый вкус петушка на палочке и зажмурилась от удовольствия.

– Волны всегда бьются одинаково, на то они и волны, – авторитетно заметила Лида.

– Когда я вот так стою у кромки воды, я ощущаю себя так же, как и в тот день! Как будто бы мне четыре года и рядом папа и мама. – Сима любила тот свой период жизни из раннего детства, когда дела их семьи шли хорошо и они считались почти богатыми.

Лида с Олей переглянулись. Глупышка – чего от нее ожидать.

С тех пор, всякий раз бывая у моря в теплую погоду, Сима разувалась и заходила по щиколотки в воду. Она стояла, закрыв глаза, и вспоминала то свое лучшее время, где не было голода, тревог и неопределенности. Как будто бы она снова маленькая девочка – веселая и беспечная, с леденцом за щечкой.

Серафима устроилась на валуне, чтобы очистить прилипший к ступням песок, перемешанный с мелкими камешками. Девушка с сожалением отметила, что туфли совсем прохудились и на подошве вот-вот появится дыра. Других в этом году ей не видать,