— Пётр Бурлак собственной персоной, предатель, садист и извращенец. Я думаю, что на руках у этого выродка крови намного побольше, чем даже у Гаппе.

— И третий объект Вашей миссии — вот эта обольстительная мадам!

На экране появилось изображение привлекательной, улыбающейся молодой женщины лет 35. Сделав паузу, чтобы все запомнили её облик, Кулешов язвительно заметил:

— Даяна Тищенко, мать её!

Минуту-другую генерал молчал, глядя с ненавистью на её изображение, после чего заметил:

— Пусть вас не смущает её ангельская внешность, по своей сути эта дамочка — само воплощение зла. Недаром её даже свои бандерлоги прозвали «Горгоной». На совести этой стервы — сотни замученных наших людей. Эта «вампирша» Кулешова, казалось, затрясло от злости — любит самолично пытать и допрашивать задержанных в «УСБ». Выкалывать глаза, обливать кипящим маслом, отрезать уши и другие, можно сказать, части тела. Количество людей, которых она замучила до смерти только пытками, трудно подсчитать — их десятки, а может, и сотни.

Генерал подошёл к столу и выпил полбутылки минералки прямо из бутылки, после чего холодно процедил:

— Вот эта адская троица и есть Ваши основные цели. К ним можете прикрепить всех их пособников по своему усмотрению — всех, кто виновен в геноциде и уничтожении наших сограждан.

— Сергей Александрович! — Генерал кивнул на Томилина.

— Уверил меня, что Вы самые лучшие специалисты, каких он только мог найти. Он говорит, что лучше Вас нет во всём спецназе ГРУ, — Кулешов пробежался взглядом по лицам всех 16 человек.

— А Вы что на это скажете, так ли это⁈

— Так точно, товарищ генерал! — гаркнули все разом.

— Ну что же, время покажет⁈ — Генерал повернулся к пульту, вывел на экран изображение карты Крымского побережья и ткнул указкой в точку на карте.

— Село «Малореченское», здесь Вас встретит наш связной и передаст в Ваше распоряжение три бронированных немецких военных джипа, а также пакет документов. По легенде, на первом этапе Вы — представители ревизионной комиссии из Симферополя, направленные для проверки состояния боеготовности войск округа и Севастопольского гарнизона. Данная комиссия была перехвачена партизанами и уничтожена ещё три дня назад у «Планерного». Из трёх попавших в плен офицеров Генштаба один согласился сотрудничать и предоставил ряд ценных сведений. Так что теперь они — это Вы!

Генерал тяжело вздохнул и вытер лоб платком.

— До места вас доставит подводная лодка, ну а дальше где-то миль 10 до берега — придётся добираться вплавь, используя подводное снаряжение. Так будет надёжней и безопасней. В самом городе в вашем распоряжении будет вся уцелевшая к этому моменту наша агентурная сеть. Точнее, то, что от неё осталось, а также партизанский отряд Тагирова, захвативший комиссию. На этом, товарищи, генерал встал.

— Считаю брифинг оконченным. Желаю всем вам удачи!

На следующий день группа Томилина уже поднималась на борт подводной лодки в Новороссийске.

Глава 3

В осином гнезде

Две недели спустя.

Заместитель начальника Севастопольского УСБ, а точнее, как его прозвали, «Гестапо», оберштурмбанфюрер Вильгельм Зайдлиц сидел за столом в своём кабинете и внимательно просматривал донесения своих агентов. Ничего такого, что могло бы привлечь его внимание, тот не нашёл. Зайдлиц откинулся в кресле и посмотрел на настенные часы. 12 часов — пора бы чего-нибудь перекусить, подумал он и уже собрался встать, когда противно затрезвонил телефон. Немного подумав над тем, стоит ли его брать, он всё-таки с неохотой протянул руку и поднял трубку.

— Господин оберштурмбанфюрер, к Вам господин Бурлак, — произнесла трубка голосом адъютанта.

— Пропусти, — недовольно буркнул он в неё и раздражённо повесил на аппарат.

«Какого чёрта ему ещё надо!» — подумал он, наблюдая, как в открывшуюся дверь проникает тщедушная фигура лидера «Украинских националистов» города. Подойдя к столу, тот плюхнулся на стул и, глядя на Зайдлица через огромные линзы очков, взволнованно произнёс:

— Это чёрт знает что, Вильгельм. Гаппе даже не захотел со мной разговаривать — послал к тебе, он, видите ли, занят. А у меня не просто дурные вести, — голос испуганного бандеровца задрожал, как натянутая струна.

— Это какой-то кошмар, последние четыре дня в городе творится полный беспредел!

— Убито шесть моих людей! — чуть ли не завизжал тот, словно это его режут.

— Шесть! — Он снял очки и вытер рукой стекающие струйки пота по щекам. Его начало трясти, дрожащим голосом он прошептал.

— Они убили моего Мыколу, моего мальчика — повесили, как паршивую собаку, в туалете ресторана. Он всхлипнул.

— За что, Вильгельм, ведь ему было всего 19. В чём он мог провиниться перед богом, чтобы с ним обошлись так. Он же был безобидный, как ягнёнок!

Зайдлиц поперхнулся коньяком, который только что запрокинул в рот. Откашлявшись, он посмотрел на посетителя, как на слабоумного.

— Ты это о чём, Петро⁈

— Твой безобидный, как ты говоришь, ягнёночек резал людей пачками. Насиловал их женщин, сжигал живьём их детей, обливая бензином, и, хохоча от радости, наблюдал, как они горят. Твоему сыну просто кто-то отомстил из обиженных родственников, и всё, подобное бывает, и от этого никто не застрахован!

— Что происходит, ты смеёшься надо мной, Вильгельм! — Бурлак, опёршись руками о стол, наклонился вперёд и, близоруко щурясь, зло процедил.

— Убито шесть моих людей, и их подстрелили профессиональные снайперы, а не обиженные какие-то родственники. — Ты знаешь, что сделали с Толяном — они по очереди отстрелили ему почти все части тела разрывными пулями. Они сделали из него окровавленный обрубок без рук и ног. Вот что они с ним сделали! Вскочив, Бурлак подошёл к окну и, ткнув в него куда-то пальцем, дико заорал.

— В городе объявилась целая банда профессиональных убийц, а вы тут сидите на своей заднице и в ус не дуете. Они нас скоро так всех перестреляют, как куропаток на охоте. Выговорившись, он подошёл к стулу и рухнул на него, обхватив голову руками.

— Надо срочно что-то делать, — простонал он, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Мы как мишени в тире. Двое из охраны Мыколы были зарезаны, как свиньи, прямо у дверей, и никто ничего так и не заметил, — бормотал он, всхлипывая.

Глядя на испуганного до смерти Бурлака, Зайдлиц плеснул