не способен вести по-семейному тихий и упорядоченный образ жизни. Семейный быт и рутина угнетали его. Он жаждал свободы, общения и веселья. Ничего плохого я в этом не вижу. В конце концов, это его жизнь.

К тому же у мамы – уж это мне известно, как никому другому – был крайне тяжёлый характер. Бронхиальная астма, нищета и побои в детстве, ранее и несчастливое замужество – всё это из скромной и забитой девушки сделало нервную и вечно всем недовольную женщину. Скажу прямо, личности мрачней и раздражительней я в жизни не встречал.

Мне кажется, я ни разу не видел её смеющейся. Человек, который не смеётся… Это грустно. Я бы не смог жить с таким человеком в одной квартире. Но у меня не было выбора. А у папы выбор был. И он его сделал. Чем невольно причинил боль и страдание.

Что поделаешь? Так случается. Никто не виноват.

Итак, о папе. Точнее, даже не о самом папе, а о том, как он меня чуть не убил.

Дело было так. Мы жили в коммунальной квартире. Занимали самую дальнюю и маленькую, размером с грузовой лифт, комнатку. Мама ужасно стыдилась нашей нищеты и строго-настрого запрещала приводить кого-нибудь в гости. Мне было всего семь месяцев. На меня запрет пока не распространялся, он касался сестры и папы.

Но однажды зимой выпивший отец увидал в окно своего старого знакомого. Отец открыл окно, окликнул знакомого с высоты пятого этажа и принялся переговариваться с ним так, словно они беседовали один на один в безлюдном месте у шумного водопада.

- Ты здесь какими судьбами?! – кричал отцу его приятель.

- Долгая история! – кричал папа в ответ. – У меня здесь сынок!

- Сырок?

- Да какой сырок?! Сынок! Сын мой!

- Саша?!

- Нет, другой! Младшенький! Ему полгода!

- Поздравляю!

- Спасибо!

- Как зовут?

- Малого? Я хотел назвать его Карп, но его мать назвала его Лёшей.

- Гошей?

- Да каким Гошей? Ты совсем оглох? Сними ты шапку! Лёша! Алексей! Как Мересьев! Из повести.

- Из подлости?

- Что у тебя, блядь, с ушами? Пойди к отоларингологу!

- Куда?

- К ушнику!

- А, я понял.

- Хочешь на моего сына посмотреть?

- Прости, Лёнька, я вообще-то спешу.

- Погоди, я покажу так, отсюда.

Отец кинулся к моей кроватке. Взял меня на руки. Мать была на кухне. Остановить глупого отца было некому. Я не спал. Сытый и довольный, я блаженно пускал пузыри и шевелил ножками и ручками так, будто находился в воде и старался держаться на плаву. Очутившись в руках родителя, я, счастливый, что-то нечленораздельно залепетал. Откуда мне было знать, что меня ожидает. Папа завернул меня в тёплое одеяльце, кое-как перевязал и направился к окну.

- Гляди-ка! – крикнул он приятелю, не скрывая гордости. – Гляди, какой бутуз. Вылитый я.

В этот момент бутуз выскользнул из одеяла и полетел вниз. Одеяло осталось в руках обалдевшего отца. Через мгновенье (наверняка стоившего ему нескольких лет жизни) папа с огромным трудом вышел из ступора и понёсся вон из комнаты, из квартиры, вниз по лестнице, на улицу, в одних трусах, босой…

Могу себе представить, что он пережил за эти сорок секунд… Хотя нет, не могу представить…

Я выжил. Это понятно. Иначе каким образом я мог бы поведать вам эту невероятную историю? Ужасную историю с относительно счастливым концом.

Я упал в глубокий сугроб. И не только остался цел, но даже – чем не чудо? – не поранился. Я был невредим, это главное, а то, что я не испытывал никакого восторга по поводу своего стремительного полёта из тёплой кровати в холодный сугроб – пустяки.

Отец выхватил меня, орущего, из рук своего приятеля, который достал меня из снега, и, крепко прижав к груди, где бешено колотилось сердце, помчался назад домой.

Когда мать узнала о происшествии, она запустила в отца бутылочкой из-под молока. Бутылочки в те времена были из толстого стекла. А бутылочка к тому же была наполнена горячей молочной смесью. Короче, не повезло вдвойне. Потому как мама попала.

Разбив папе голову, мама взяла меня на руки, стала целовать и плакать. Её настроение передалось и мне, и я снова зарыдал. Из школы вернулась Наташа и тут же присоединилась к рыдающей группе. Отец молча бинтовал себе голову. На ковре тем временем образовывалось пятно, о цвете которого папа впоследствии шутил: «Ух, какое пятно – прямо кровь с молоком».

Всего этого я не помню. Рассказываю, как это было, исключительно со слов сестры. Да и мама частенько напоминала про тот счастливый случай. Стоило мне принести из школы низкую оценку, как острая на язык маманя начинала угрюмо и язвительно ворчать: «А чего ещё мне от тебя ждать? Твой же трёхнутый папаша выкинул тебя с пятого этажа в окошко. Я-то, дура, надеялась, раз невредимый, то без последствий. Какое там! Двойка за двойкой. Ты там, в сугробе, видать, все мозги себе отморозил! Идиотом растёшь! Такой же, как твой папашка. Надеюсь, он когда-нибудь и себя из окошка выбросит… Никто не заплачет…»

Кто бы мог подумать, что она нас любит. И меня, и сестру, и папу…

 

 

 

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ