И теперь я все поняла. Доброта – это придурь.

На похороны отца Аннабет обрядилась в черный шелк, а Франсина – в черный атлас. Франсина, вся в жемчугах, возглавляла шествие призрачно-бледных дочек в одинаковых белых платьицах, их абсолютно прямые белобрысые волосенки были стянуты назад длинными черными лентами. Аннабет – повыше ростом, хоть и с куда менее величавой фигурой – прикрывали с флангов мы с Саммер в шитых на заказ льняных платьях и Бен в своем первом настоящем костюме. У Аннабет – всего трое детей, но у нее еще и мальчик. Франсина – новейшая, самая молодая жена, но Аннабет все равно красивей. А потом, у Аннабет имелся дом на пляже. Или, по крайней мере, как мы тогда думали.

Маргарет на похороны не явилась. По-моему, она единственная из отцовских жен знала, что он на самом деле за фрукт. И мне это тоже предстояло узнать, прежде чем даже успела начаться заупокойная служба.

Похоронный зал, в котором происходило прощание, принадлежал одному из тех оказывающих комплексные услуги предприятий, которые ставят своей целью никого не обидеть и в результате больше напоминают бездушный железнодорожный вокзал. Когда мы там появились, какой-то мужчина с тихим голосом и пугающе розовой кожей отвел Аннабет в сторонку. Объяснил, что гроб отца закатят на заупокойную службу на тележке. Мол, техника безопасности и все такое.

Хотя по-любому не знаю, набралось бы у отца хотя бы шестеро верных друзей, чтобы нести гроб. На службу явились сотни людей, но они явно не были закадычными дружками отца. Помимо родственников, я никого из них не знала. Все улыбались и безмятежно болтали друг с другом. Никто не удосужился хотя бы ради приличия пустить слезу.

Розовый человек спросил мою мать, не желает ли кто-нибудь из нас «взглянуть на покойного, прежде чем гроб будет закрыт для церемонии». Махнул рукой в сторону тихого коридора в глубине зала, в который продолжала вливаться толпа жизнерадостных скорбящих. Он, наверное, даже и не понял, что Аннабет – бывшая супруга. Выглядела она достаточно траурно, чтобы быть вдовой.

– Мои дети еще слишком малы для таких вещей! – гордо ответила Аннабет и подтолкнула нас к остальным родственникам. Ее родители стояли в углу с моими тетями и дядями и несколькими кузенами и кузинами. Вид у всех был взопревший и скованный во взятых напрокат черных одеяниях. Всем явно хотелось втихаря почесаться. Январь в Уэйкфилде – сущее наказание, а жалкие потуги кондиционера ясно показывали, что его век давно на исходе.

Я вовсе не собиралась шпионить, но мне нужно было убедиться, что отец действительно умер, и еще мне типа как жутко хотелось поглядеть на гроб на колесиках. Скрыться от бабушек и дедушек и выбраться в тот коридор оказалось проще простого. Я толкнула тяжелую, как в гробнице, дверь и оказалась наедине с телом своего отца.

Умер он в тропиках, и, наверное, его забальзамировали, но в помещении все равно стоял ощутимый душок. Сразу припомнилась та собака, которую я видела – и обоняла – еще ребенком, дохлая собака, которая валялась в канаве на многолюдной тайской улице. Теперь я точно знала, что отец умер.

Но все же подкралась ближе, пока не увидела его. Великий Ридж Кармайкл словно съежился, сократился до неподвижного, запертого в гробу трупа. Его тело казалось пустым, а лицо было жутко серым. Только волосы выглядели нормально. Ему недавно стукнуло шестьдесят, но в светлых волосах посверкивало лишь несколько серебристых прядок.

В шестьдесят поздновато быть отцом маленьких детей, но и умирать еще рановато.

Вокруг гроба моего отца стражами стояли высокие вазы, плотно набитые белыми цветами, – эмблемы любви. И не какими-то там первыми попавшимися. Кто-то потрудился отобрать исключительно розы и ирисы.

Мои глаза наполнились слезами. Кто-то сделал это в честь меня и моей сестры-близняшки, его первых детей! Ни у кого из его последующих отпрысков не было цветочных имен.

Я зарылась носом в ближайший букет ирисов и глубоко вдохнула. Я знала, что они не пахнут, но, сколько себя помню, всегда имела привычку нюхать цветы, в честь которых меня назвали. Я всегда жалела, что они не пахнут, как розы, и, наверное, что-то во мне упорно верит, что при должной настойчивости всегда получишь то, чего тебе страстно хочется.

Пока я нюхала ничем не пахнущие цветы, вознагражденная лишь запахом смерти, за спиной вдруг фыркнула дверь с толстым уплотнителем, обдав меня потоком душного воздуха. Я оглянулась. Под гробом тележку накрывала драпировка, свисающая до самого пола. Это было единственное место, где можно спрятаться. Я быстро поднырнула под нее.

И как раз вовремя. Услышав цоканье высоких каблуков, я вся сжалась. Мама всегда носила туфли на плоской подошве. Кто это?

Неизвестная подошла к гробу и молча встала рядом. У меня перехватило дыхание.

Потом дверь открылась опять, и послышался мягкий шелест шагов.

– Франсина? – послышался голос моей матери. – Прошу прощения. Мне сказали, что Ридж тут один.

Франсина и Аннабет всегда были вежливы друг с другом. Убийственно вежливы.

– Нет, это как раз я должна извиняться, – отозвалась Франсина. – Я согласилась разрешить тебе на этот раз, но когда до этого дошло, то просто не смогла вынести, что вот сейчас они закроют… эту крышку, и я больше никогда его не увижу.

– Я попросила о сущей мелочи, – произнесла Аннабет. – О десяти минутах наедине с отцом моих детей. Ты вполне могла себе это позволить. Скоро у тебя будет все, что было моим.

– Как прикажешь это понимать?

– Как думаешь, ты дашь мне время собраться, прежде чем вышибить меня пинком под зад из моего собственного дома?

Меня плотно заклинило между колесами тележки. Пространства было недостаточно, чтобы спрятаться целиком, и носок одной туфли предательски высовывался из-под драпировки. Я еще плотнее сжалась в комок, обхватив себя руками и бесконечно медленно втягивая ногу. Мои ногти до боли впились мне в плечи.

Голос Франсины поднялся, ее резкий акцент стал еще резче.

– Уж не думаешь ли ты, что я знала про завещание? Естественно, я хочу дом, я не делаю из этого секрета. Твои дети уже почти взрослые, девчонки во всяком случае. Ты наверняка понимаешь, что твоя взяла, Аннабет. Твои двойняшки выскочат замуж и забеременеют, как только им стукнет восемнадцать – одна из них, по крайней мере, – и тогда ты получишь всё. Считай, что сорвала джекпот. Вирджинии всего шесть. Какая у нее надежда на то, что она обставит их с деньгами? Ты вполне можешь позволить себе отдать мне дом. Это ничто по сравнению с миллионами, которые тебя ждут. Ста миллионами, Аннабет.

Я дернулась всем телом, потеряла равновесие и завалилась на каблуках назад, с глухим стуком ударившись спиной о какие-то железки. Застыла, но обе женщины, похоже, ничего не услышали. Теперь говорила моя мать, голосом, которого я никогда раньше не слышала, – холодным, ровным голосом.

– Да как ты смеешь? – произнесла она. – Как ты смеешь хотя бы на секунду вообразить, что я стану подкладывать кому-то своих дочерей за деньги? Мои дети заслуживают лучшего! Франсина, даю тебе слово: Саммер и Айрис никогда и слова не услышат про это завещание. Если ты спишь и видишь, как бы подсунуть свою дочь-малолетку под какого-нибудь первого попавшегося мужика, то вперед – деньги Риджа твои, до последнего цента. Мы проживем и на те крохи, которые он нам оставил, не поступаясь собственным достоинством! Мои девочки выйдут замуж и заведут детей, только когда будут к этому готовы, когда сделают свой собственный свободный выбор, не запятнанный больными фантазиями Риджа. Никто из моих внуков не появится на свет, чтобы выиграть какой-то грязный приз! Чтобы воплотить мечты покойника!